Продолжение. Начало: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17.
Номенклатура за застой.
Вхождение Брежнева на высшую ступень власти, а точнее — удаление с нее Хрущева, означало, что наступление номенклатуры вновь возобновляется. Возникшее у части правящего слоя стремление возвратиться к нормальной жизни было прервано и остановлено ее же страхом перед неконтролируемыми переменами. Пробрежневских ортодоксов пугала поддержанная обществом, все более последовательная постановка вопросов о преступлениях Сталина и об ответственности за эти преступления, об очевидной неэффективности советской системы. Даже самые мягкие выводы из проходивших в стране обсуждений и дискуссий могли привести к потере номенклатурой огромных, тайных привилегий, единственного стимула сохранения советской системы. Борьба за "идею коммунизма" уже в 20-е годы для многих была демагогией, не о "коммунизме" думала власть и в 60-е...
Между тем десятилетие хрущевской оттепели повлияло на саму номенклатуру, на особенности отношений в ее среде, на характер представлявшего ее начальника. Новый "вождь" — Леонид Брежнев — сам по себе не был человеком с характером диктатора. Он вовсе не стремился объявлять каждого второго "врагом народа" и не собирался никого расстреливать. Брежнев показал себя вполне заурядным, безликим обывателем, с ограниченным уровнем интеллекта и с завышенными примитивными амбициями по части званий, премий и наград. С таким набором качеств он вполне устраивал партгосаппарат в должности генсека. Говорить о каком-то экономическом, творческом, научном прорыве страны при Брежневе было, конечно, невозможно.
Изменения, произошедшие не только внутри номенклатуры, но и в российском общественном сознании за время хрущевского десятилетия, также повлияли на проводимый политический курс. Изменения сделали возвращение к сталинским нормам и сталинской практике невозможным. Само упоминание имени Сталина, впрочем как и имени Хрущева, на 20 лет попало под полный запрет. Зато Ленин превратился в вечно живое божество. Брежнев и его окружение не собирались возвращаться к закручиванию политических гаек, как не собирались и продолжать путь умеренной либерализации. Массовые аресты заменили точечные репрессии, в тюрьмы отправляли сотни и тысячи, но не сотни тысяч, гражданских активистов. Срок наказаний также уменьшился, вместо сталинских 20–25 лет теперь давали 7–10 лет. Появилась и распространилась новая форма репрессий — политическая психиатрия: участников Сопротивления объявляли страдающими "вялотекущей шизофренией", недугом, неизвестным мировой психиатрии. Страна почти на полтора десятилетия попала в полосу, названную с уходом Брежнева "периодом застоя".
Народ против застоя.
Публичным стартом новой, реальной брежневской политики в области идеологии стал судебный процесс по делу писателей Синявского и Даниеля, который вполголоса обсуждала вся интеллигенция. Оба диссидента были арестованы в сентябре 1965-го и приговорены к заключению в феврале 1966 года. Процесс над писателями, которых судили за тайную передачу и публикацию на Западе их неподцензурных сочинений — это называлось "клевета на советский общественный строй", — стал знаковым событием периода нового номенклатурного наступления.
Другим важнейшим событием, глубоко повлиявшим на атмосферу в стране, как и во всем т.н. социалистическом лагере, стал ввод войск пяти стран в "братскую Чехословакию". 21 августа 1968 года чехам, словакам и всем остальным было объявлено об окончании "Пражской весны" и о запрете строительства "социализма с человеческим лицом". На открытый протест тогда решилось семеро москвичей. Но протестовали не только в столице.
(Еще одно отступление. В конце лета я гостил у друзей в Одессе. 24 августа с чехословацким флагом, с криками "вон оккупантов" я вышел к памятнику Ленину на Марсовом поле перед зданием Обкома КПСС. Десяток бывших одноклассников собирался ко мне присоединиться, но в последний момент все "передумали". До площади меня провожала единственная подруга... Много лет спустя, после первого Майдана, Дмитрий Гордон и Оксана Бацман описали эту историю в своем еженедельнике "Гордон". Потом украинский журналист Александр Галяс также рассказал об этом протесте в своей книге "Одесские скандалы". В 2015-м, после Евромайдана, я был в Одессе и встретился с Александром, который поделился со мной "недостающей информацией". Когда Галяс готовил сборник, ему позвонил бывший милиционер и рассказал, что 24-го он дежурил и двигался по стороне площади, противоположной от памятника. Он прекрасно меня видел — как и я его — но решил пожалеть и не задерживать).
Позднее, общаясь с разными людьми и в разное время, я убедился, что для многих моих сверстников "август 68-го" стал событием поворотным. У нас произошел глубинный отказ от советской системы и переход во внутреннюю оппозицию советскому режиму. Своих единомышленников из тех, кого 68-й год задел очень остро, в годы Перестройки я встретил среди организаторов первых неформальных политических клубов в Москве. Именно эти люди формировали новое гражданское движение и новые, оппозиционные политические партии.
В годы брежневщины решающую роль в сохранении режима играла не силовая составляющая комидеологии, как при Сталине, не физические репрессии над гражданами, а цензурный контроль над словом и мыслью. Причем тотальное подавление свободы слова переросло и было дополнено подавлением и насилием над самим русским языком. Пропаганда препарировала, корежила и выворачивала нашу речь.
Теле-радио-газетный язык стал предельно агрессивным. Люди не могли мирно трудиться на своем рабочем месте, это "гвардейцы пятилетки брали за высотой высоту", "за рубежом — рубеж". Колхозники непрерывно вели "битву за урожай", причем животноводство превратилось у нас в "ударный фронт". "Армия работников искусств", как и "армия работников науки", "боролась за воплощение в жизнь решений партии"...
Другая важная особенность идеологического языка состояла в том, что весь окружающий нас мир новояз жестко разрывал на две части — на "два мира — две системы, два мира — две идеологии". Поэтому "социалистической демократии" противостояли "так называемые буржуазные свободы", социалистический гуманизм оказывался несовместимым с буржуазным... и даже нравился нам только наш хоккей и "не нравился такой (канадский) хоккей"... В процессе идейного подавления собственного народа власти приходилось лавировать, опасаясь, как бы "не перегнуть палку", но как бы и не показать собственную слабость.
В 60-е годы в СССР впервые возникли группы людей, публично и открыто выражавшие несогласие с советским режимом. Западные политики, а затем и официальные средства пропаганды стали называть их диссидентами. Борьба режима с диссидентами, их преследование, запугивание тех, кто мог к ним присоединиться, стало важнейшей задачей власти. Существенным достижением Сопротивления стало то, что оно было замечено, а его деятельность впервые пришлось публично признать. Зашаталась ключевая формула коммунистической идеологии — "весь советский народ, как один человек, единодушно поддерживает...". Суровое понятие "диссидент" вошло в наш язык, в отличие от его нынешних аналогов "иностранный агент" и "экстремист", которые в обыденной речи употребляются только с иронией. Диссиденты пополнили неисчерпаемый список изобретаемых властями врагов тоталитарно-авторитарной системы — антисоветчиков, кулаков, троцкистов, стиляг, неформалов... без которых такая власть существовать не может.
Государственной системе тотального информационного подавления общества противостояла возникшая отчасти стихийно, отчасти сознательно альтернативная система свободы слова. Она включала созданный диссидентами самиздат, который жестко преследовался и, конечно, не мог дойти до всех желающих. Дополнял свободное информационное поле т.н. тамиздат, книги и журналы антисоветских авторов, проникавшие в СССР из-за рубежа. Информмонополию тоталитарной системы разрушали западные радиоголоса. В СССР было организовано их глушение, но при большом желании, а оно, несомненно, было, люди умудрялись расслышать свободное вещание сквозь треск глушилок... Наконец, исключительно важную, особую роль в борьбе с тоталитарной идеологией сыграло рожденное нашим народом "орудие массового идейного осмеяния номенклатуры" — неисчерпаемый поток антисоветских анекдотов! К перечисленному надо добавить имена и сочинения российских писателей, сценаристов, драматургов, кино- и театральных режиссеров, владевших эзоповым языком и рассказывавших, слегка завуалированно, правду о нашей жизни. И, конечно, песни В.С. Высоцкого, А. Галича, Б. Окуджавы... Официальная пропаганда, говоря о факторах, ускоривших политические изменения в нашей стране, называет почему-то только два обстоятельства: советская цензура была неспособна понизить популярность западной моды (джинсов) и западной молодежной музыки (Битлз и др.) Соглашусь, но уточню, это только добавление, и здесь тоже совок не выдерживал конкуренции...
И все это совокупное Сопротивление вновь вынудило власть прогнуться и отступить уже в четвертый раз!
Рассказ 8. Четвертая волна сопротивления, 1985–2000.
Требование граждан услышал и согласился на тактический "маневр с отступлением" только третий постбрежневский генсек. От двух просидевших по году в главном кресле страны — между уходом Брежнева и приходом Горбачева — тяжелобольных и немощных Андропова и Черненко ждать каких-либо перемен было невозможно. Про их трудовой порыв гулял анекдот из серии "черного юмора" — "умер, не приступая к исполнению обязанностей и не приходя в сознание"...
М. Горбачев же на весь мир заявил наконец о новом проекте — о переходе к некоей Перестройке. Советскому Союзу не угрожала внешняя агрессия, как в 41-м. Вроде бы не угрожало и внутреннее восстание, наподобие Кронштадтского или Воркутинского... Номенклатурное отступление было обусловлено двумя другими, взаимосвязанными и вполне очевидными причинами.
— Разрушился главный идеологический миф "о неминуемой победе коммунизма", значительная часть общества уже просто не могла слышать эту дребедень; обрушение было напрямую связано с Революцией анекдотов и другими факторами, о которых я писал раньше.
— Другая причина — личные особенности и возраст нового руководителя — М.С. Горбачева. В 85-м году ему исполнилось 54 года, в таком возрасте люди, как правило, не живут одним днем и не перестают строить планы на будущее. А исчерпанность системы была очевидна и для "верхов", и для "низов"...
Зазвучавшие из Кремля громкие призывы к изменениям и даже к "плюрализму мнений" не сразу получили отзвук в обществе, которое прошло через двадцатилетнюю заморозку. Но уже в марте 1987 года в стране начали зарождаться первые неформальные гражданские объединения — политклубы. Вслед за этим стали собираться первые оппозиционные митинги. Все громче звучало одно и то же требование — "долой КПСС". Гражданские активисты навязывали власти дискуссию о необходимости перехода к многопартийности...
Главным лозунгом "перестройки снизу" было требование свободы, речь шла обо всех ее видах и проявлениях — от свободы слова, свободы печати, свободы политзаключенным, до свободы выезда из страны, свободы предпринимательства и возвращения права на частную собственность. Четвертая волна Сопротивления имела свою специфику и отличалась от трех предыдущих.
Первая волна — НЭП, как мы помним, просто возвращала совок в традиции и нормы русской жизни, прежде всего — жизни экономической. Вторая волна периода Отечественной войны как бы перекрашивала советчину в Россию, соединяла т.н. СССР с русской историей и идентичностью. Третья волна — послесталинское Сопротивление — характерно тем, что часть уцелевшей, но уже надломленной интеллигенции фактически выступила за "социализм с человеческим лицом", хотя само это понятие появилось после отстранения Хрущева от власти.
В Перестройку "идеи социализма" — ни развитого, ни неразвитого, ни реального, ни с человеческим лицом — уже никого не интересовали. Увлекали они, увы, только самого Горбачева. Вместо этого самым притягательным в первые годы перемен казался образ Запада. Хотелось с ним максимально тесно срастись, жить по тем же правилам, жить так же, как "там". Российская национальная, культурно-историческая тематика едва проявлялась и звучала лишь на периферии общественного мнения.
70-летие советской оторванности от российских корней, жесточайший контроль, попрание и подавление партчиновниками и спецслужбами всей духовной жизни в стране, тотальный запрет на свободную мысль не могли не причинить глубочайшую интеллектуальную травму российскому обществу и национальному самосознанию. О плохо понятых и не расслышанных общественным мнением российских цивилизационных вызовах, разломах и искривлениях, о том, что без глубинного, органичного патриотизма никакие социально-политические проблемы решить невозможно, откровенно говорили даже некоторые западные эксперты и наблюдатели, работавшие в Москве. Но общество времен Перестройки, деформированное семью десятилетиями цензуры, о многом даже не догадывалось. Как, впрочем, в значительной своей части, не догадывается и теперь! Удивительно точно об этом рассказал В. Высоцкий в "Песне о Земле" (1969 год). Сегодня сам автор мог бы назвать ее неподцензурно — "Песня о Русской душе"!
Кто сказал: "Всё сгорело дотла,
Больше в землю не бросите семя!"?
Кто сказал, что Земля умерла?
Нет, она затаилась на время.
Материнства не взять у Земли,
Не отнять, как не вычерпать моря.
Кто поверил, что Землю сожгли?
Нет, она почернела от горя.
Как разрезы, траншеи легли,
И воронки, как раны, зияют.
Обнажённые нервы Земли
Неземное страдание знают.
Она вынесет всё, переждёт,
Не записывай Землю в калеки!
Кто сказал, что Земля не поёт,
Что она замолчала навеки?!
Нет! Звенит она, стоны глуша,
Изо всех своих ран, из отдушин,
ВЕДЬ ЗЕМЛЯ — ЭТО НАША ДУША,
Сапогами не вытоптать душу!
Кто сказал, что Земля умерла?
Нет, она затаилась на время.
Да, песня совсем не про войну!!
В этот период формировалась не схлынувшая по сей день третья волна русской эмиграции. Заметная часть уезжала на Запад не только с антисоветскими, но и с антироссийскими настроениями. Некоторые уехавшие клеймят оставшихся словом "имперец", смысл которого они абсолютно не понимают. Строчки про ту Россию, из которой все мы выросли, — "О, Русское солнце, Великое солнце! Корабль "Император" застыл как стрела..." не вызывают у них никакой гордости за ТУ историю, никаких чувств и переживаний... Духовная деградация общества, прошедшего через большевизм, для заметной его части оказалась неизлечимой. Эти люди, видимо, еще долго будут отождествлять взаимоисключающее — вольно-российское и тоталитарно-совково-постсовковое.
Между тем развернутый горбачевцами процесс гласности, преодолев ряд внутренних препятствий, нарастал и, как казалось, стал необратимым. Пресловутая коммунистическая идеология умирала у всех на глазах, а других, настоящих социальных интеграторов тоталитарный режим не имел и не знал... В результате суммарного воздействия множества обстоятельств — открывшейся жуткой убогости, в сравнении с Западом, жизни в совке, из-за экономической исчерпанности и контрпродуктивности советской модели хозяйствования, из-за лживости, личных амбиций и игры в национализм региональных лидеров, из-за переполненной трагизмом исторической памяти народов т.н. СССР... — все это, дополненное, повторюсь, самой важной причиной — отсутствием национальной идеи, привело к распаду "нерушимого союза". Перефразируя слова Степана Бандеры, можно сказать — ничто не спасет идею, время которой прошло!
* * *
Продолжателем разидеологизации, перешедшей в стадию декоммунизации, стал президент РФ Б. Ельцин. Но, к сожалению, и это надо отметить с самого начала, Ельцин оказался политиком слабым и непоследовательным. Наши соседи в Польше, Чехии, Литве, Эстонии проводили успешные демократические и экономические реформы, но Ельцин и его гайдаровская команда так и не сумели или не захотели провести эффективные экономические преобразования. Более того, грубейшие ошибки управления ухудшили социально-экономическое состояние страны и понизили привлекательность демократии в глазах общественного мнения. Пожалуй, правильнее здесь будет говорить и "не сумели", и "не хотели".
Принятый, но необъявленный план экономической реформы был изначально неправильным, поскольку Ельцин сознательно ограничил круг тех, кому дозволялось стать обладателем частной собственности. "Когда меньше хозяев — с ними работать удобнее. А все станут хозяевами — начнут власти приказывать. Какой тогда угол искать?" — риторически спрашивал президент своего тогдашнего друга, журналиста Михаила Полторанина (М. Полторанин. Власть в тротиловом эквиваленте. М., 2011, с. 170). Вместо формирования среднего класса, слоя самостоятельных, независимых, малых и средних собственников, в стране появилась группа влиятельных олигархов, назначенных самой властью. (Фокусы с "залоговыми аукционами" и продажа собственности иностранным инвесторам — темы отдельные, про них — в другой раз.)
Крах идеологии сопровождала неизбежная в таких случаях демократизация выборов, но она не носила глубинный и необратимый характер. Начав свое правление с создания совета при президенте, объединившего известных в стране писателей, гражданских активистов, бывших диссидентов, Ельцин довольно быстро потерял к ним интерес. Похоже, еще в 1992 году, под давлением окружения, президент без какой-либо огласки и без общественного обсуждения принял принципиальное, неправильное и роковое решение. Советскую госполитсистему было решено "переименовать" и реформировать, а не демонтировать. КГБ постоянно изменяли название, но не распускали, чекисты, в свою очередь, продолжали тихо готовиться к реваншу. Идеология исчезла, но ее заказчик и бенефициар — номенклатура — не проходила люстрацию, перекрасилась и затаилась в ожидании своего часа.
За несколько месяцев до добровольной отставки президента страна простилась с академиком Д.С. Лихачевым. Некрологи газет, как под копирку, написали — "умер последний российский интеллигент". Конечно, самый свободный и креативный слой нашего общества никуда не исчез, но ему объяснили — власть в вас не нуждается. Те, кто "по определению", кто в силу самого своего неформального морального и социального статуса дает объективную и независимую оценку происходящим в стране процессам, кто способен делать прогнозы и аргументированные предсказания на десятилетия вперед, кого по всем политологическим законам и правилам называют неподкупной национальной элитой, вновь, как и в советские времена, в "реформируемой России" не понадобился...
Приведу в этой связи только одну конкретную и характерную историю, подтверждающую сказанное и не получившую в свое время никакого резонанса в российских СМИ. ...Огромную, бесценную коллекцию картин выдающихся не-соцреалистических художников времен СССР, собранную, спасенную и чудом вывезенную за рубеж великим "советским греком" Георгием Костаки, в годы Ельцина Минкульту было предложено бесплатно вернуть на родину. Но родина-мать принимать коллекцию отказалась. (Как говорится, за подобное поведение мать следует лишать материнства!)
Еще раз повторю и подытожу главное — половинчатые реформы Ельцина сохраняли КГБ, спасали номенклатуру, исключали свободное развитие бизнеса и частной собственности и не признавали голос интеллигенции главным национальным камертоном!
Власть подтвердила, что она не может обойтись без политической полиции, без гэбистов, потому, что не может обойтись без контроля за сферой идей. Номенклатура рассчитывала самостоятельно формировать нужную ей картину прошлого, настоящего и будущего с помощью появившихся в СМИ управляемых провластных политологов. И это ей в определенной мере удалось. Вопрос об открытой, серьезной и честной гражданской дискуссии не был включен в "российскую повестку дня". Сколько-нибудь заметное и влиятельное вхождение в сферу СМИ независимых интеллектуалов исключалось, что доказывало — новая "либеральная власть" на самом деле так же несостоятельна, как и прежняя, она не имеет достойных оппонентов для гражданской дискуссии. Курс на "кремлевский, официальный либерализм" продавливался в общественное мнение благодаря опоре на костыли проплаченных СМИ-пропагандистов и путем ограничений для независимых интеллектуалов.
Еще раз подчеркну противоречивость Ельцина. С одной стороны, он не пытался напрямую возродить цензуру, но "свобода слова" в РФ быстро оказалась "свободой от слова". Писать можно было все или почти все, но Кремль спокойно пропускал критику мимо ушей, ибо СМИ не стали "четвертой властью".
Ельцин не сделал самое главное. Он не провел публичное обсуждение и расследование — куда привело внедрение комидеологии. Ответ на этот фундаментальный вопрос не прозвучал ни тогда, ни тем более теперь. Никто не объяснил и не показал, что движение по навязанной номенклатурой лживой комидеологической карте привело гигантскую страну к банкротству. Поэтому попытка повторения и возвращения к новой госидеологи не исключена и вполне вероятна, хотя Конституция это запрещает. ТВ не рассказало, что внедрение госмифов и утверждение лживых целей — главная причина наших фантастических по масштабам людских утрат, наших невероятных материальных лишений, нашей потери союзников, друзей, международного авторитета.
Государство не позволило сделать вывод о том, что именно тотальная гиперцензура, запрет на свободную мысль и свободу слова привели страну к жуткой человеческой и цивилизационной деградации. Как писал Солженицын, ХХ век Россия проиграла...
Продолжение следует...
