Смерть президента Узбекистана Ислама Каримова породила множество прогнозов относительно того, какое будущее ждёт эту страну и Среднюю Азию в целом. Диапазон этих прогнозов крайне широк: от постепенной либерализации до сползания в гражданскую войну с участием исламских фундаменталистов. Некоторые авторы проводят параллели между ситуациями в Узбекистане и в России, полагая, что происходящее сейчас в Узбекистане может служить своего рода предвестником того, что ожидает нашу страну после ухода (от власти или из жизни) Путина.
Что ж, попробую и я поделиться с уважаемым читателем своими взглядами на будущее Узбекистана, а также оценить уместность параллелей с Россией.
Признаюсь, перспективы Узбекистана я оцениваю весьма пессимистично. Начну с того, что никакая либерализация и демократизация в Узбекистане в обозримой перспективе невозможны. Либеральная демократия не возникает из пустоты, она является продуктом культуры, а конкретно — той культуры, что лежит в основе Западной (иудео-христианской) цивилизации.
Это не означает, что за пределами Западной цивилизации либеральная демократия невозможна в принципе, однако демократический транзит в этом случае может оказаться весьма длительным и в конечном итоге достичь успеха лишь при условии глубоких изменений в культуре соответствующего общества, делающих эту культуру более восприимчивой к либерально-демократическим ценностям. Иными словами, необходимой предпосылкой демократизации является вестернизация культуры. Именно по этому пути шли такие страны, как Япония и Южная Корея, которые сегодня можно рассматривать как часть "расширенной" Западной цивилизации.
Однако подобно тому, как человеческий организм иногда отторгает пересаженные донорские органы, "базовая" культура во многих случаях отторгает "прививку" культуры западной. При этом, как показывает история, одной из наименее восприимчивых к "прививке" вестернизации является исламская культура. Весьма показательным примером здесь служит Турция. На протяжении столетий турок связывали с христианской Европой гораздо более тесные (хотя и не всегда мирные) отношения, нежели любой другой народ исламского мира. После крушения Османской империи в течение нескольких десятилетий Ататюрк и его последователи проводили политику целенаправленной вестернизации Турции. Это государство к началу XXI века сумело достаточно далеко продвинуться по пути построения либеральной демократии. Тем не менее, как выяснилось, все эти успехи были возможны лишь до тех пор, пока турецкая армия играла роль силового гаранта вестернизации. Как только армия, не без давления со стороны Европы, была этой функции лишена, прогресс Турции на пути вестернизации и, соответственно, демократизации обратился вспять. На наших глазах это государство стремительно трансформируется в направлении исламистского авторитаризма.
Не менее показательный пример представляют собой государства Южного Кавказа, весьма схожие по многим показателям, но отличающиеся друг от друга исповедуемой большинством населения религией. В христианской (православной) Грузии мы видим, пусть проблемную, но всё-таки вполне работающую демократию, разрушить которую не удалось даже политическому авантюристу Бидзине Иванишвили, за спиной которого явственно просматривалась тень Кремля. Политический режим, существующий в соседней христианской Армении, можно назвать "гибридным": он, конечно, не соответствует стандартам демократии, но и авторитарным, совершенно однозначно, не является. Здесь также присутствует, хотя и довольно специфическая, политическая конкуренция. Осмелюсь предположить, что Армения могла бы продвинуться по пути демократизации гораздо дальше, если б этому не препятствовали факторы геополитического характера.
Наконец, в исламском Азербайджане сформировался вполне "полноценный" авторитаризм, а действующий президент Ильхам Алиев получил свою власть в буквальном смысле по наследству — от родного отца Гейдара Алиева. В подтверждение своих слов добавлю, что в соответствии с рейтингом, ежегодно составляемым организацией Freedom House, Армения и Грузия отнесены к "частично свободным" государствам, в то время как Азербайджан — к несвободным. Характерно, что в советское время из всех союзных республик, где наиболее распространённой религией был ислам, Азербайджанская ССР была наиболее вестернизированной. На другом берегу Каспия, в Средней Азии, ситуация кардинально хуже: ни о какой либеральной демократии здесь говорить не приходится в принципе, отсутствует необходимый для неё культурный контекст.
На протяжении как минимум нескольких ближайших десятилетий государства этого региона, включая Узбекистан, ожидает либо сохранение светской диктатуры, либо переход к теократическому исламистскому режиму, либо погружение в хаос гражданской войны. Возможно чередование этих сценариев. Лучшим из худшего (вернее, из реально достижимого) здесь является кланово-олигархический режим, сформировавшийся в Киргизии, где ни один из кланов не является достаточно сильным, чтобы "подмять" под себя остальные, в силу чего в стране сохраняется хотя бы относительная свобода.
Оставим теперь Среднюю Азию и обратимся к нашей Родине. Если исходить из того, что успешность демократического транзита во многом зависит от культуры, то у нас есть повод для оптимизма. Россия — изначально христианская страна, и это обстоятельство делает её частью единого христианского мира, служит мостиком, соединяющим Россию и Запад. Соответственно, шансы на успешную вестернизацию (а значит — и на успешный демократический транзит) у России существенно выше, чем у той же Турции, ведь в нашем случае речь идёт о "прививке" культуры не чужой, а родственной.
Есть, однако, и поводы для пессимизма. Их как минимум два. Первый связан с исторически свойственной Русской православной церкви склонностью к изоляционизму. Эта склонность уходит своими корнями ещё в допетровскую Московию с господствовавшей в ней концепцией "Москва — Третий Рим". Здесь я должен отметить, что нынешний предстоятель РПЦ Патриарх Кирилл, к которому можно предъявлять множество вполне справедливых и обоснованных претензий в связи с его деятельностью, совершил действительно исторический шаг, решившись, несмотря на серьёзную внутрицерковную оппозицию, на личную встречу с Папой Франциском. Если говорить о восстановлении единства христианского мира, то переоценить значение этого поступка невозможно.
Второй же повод для пессимизма заключается в том, что Россия является, если можно так выразиться, "поверхностно-христианской" страной. Поясню, что я имею в виду. В русском массовом сознании христианство, даже спустя много веков после его принятия, так и не смогло полностью вытеснить язычество. Русский человек одновременно с верой во Христа сохранял веру в леших, домовых и кикимор, что являлось прямым отголоском язычества. Эти две веры как бы существовали в "параллельных пластах" его сознания. В принципе, в этом не было бы ничего страшного или специфически-российского (те или иные пережитки языческих верований долгое время сохранялись, да и по сей день иногда проявляются у многих христианских народов), если бы не богоборчество установившегося в 1917 году оккупационного большевистского режима.
Большевики утвердили атеизм в качестве государственного квазирелигиозного культа. Пропагандой и репрессиями они уничтожали христианское наследие России. При этом языческие пережитки сохранялись, поскольку их никто не воспринимал всерьёз, а значит никто с ними всерьёз и не боролся. Когда же советский режим стал клониться к закату и хватка государственного атеизма ослабла, языческие суеверия хлынули наружу: советский человек сразу поверил и в барабашек, и в летающие тарелки, и в телевизионных "целителей".
Многие стали ходить в церковь, но концентрировались при этом лишь на внешней, обрядовой стороне, оставаясь при этом полностью невежественными в богословских вопросах, то есть, по сути, оставаясь язычниками, только с крестиками на шеях. При этом сама РПЦ пошла по пути наименьшего сопротивления: вместо того, чтобы заниматься религиозным просвещением, что неизбежно оттолкнуло бы какую-то часть прихожан, не готовых к напряжённой духовной работе, церковь сосредоточила свои усилия на продвижении в массы нехитрой идеи "русский — значит православный", что позволило во вчера ещё насквозь безбожной стране в разы увеличить число людей, называющих себя православными (но остающихся в душе язычниками).
С другой стороны, многие из представителей так называемой советской интеллигенции сохранили свои атеистические воззрения и относятся к православию крайне негативно. Если учесть, что сегодня именно эти люди преимущественно составляют "интеллектуальный костяк" либеральной антипутинской оппозиции, складывается достаточно парадоксальная ситуация: люди, являющиеся наиболее пламенными сторонниками вестернизации России, зачастую столь же пламенно готовы бороться против главного связующего звена, соединяющего Россию с Западом, — против христианства. Разумеется, дехристианизация не является сугубо российской проблемой, сегодня она поразила и сам Запад.
Вернее, речь следует вести не просто о проблеме, а о целенаправленной атаке на культурный фундамент Западной цивилизации со стороны левых сил. Когда стало очевидно, что социалистическая экономика неспособна конкурировать с капитализмом, левые сменили направление удара. Новые левые идеологи решили разрушить тот самый созданный иудео-христианской цивилизацией культурный контекст, в рамках которого только и возможно нормальное функционирование капитализма. Под ударом оказались церковь, традиционная семья и традиционные представления о человеческой сексуальности, национальное государство, собственность и многие другие институты, сформировавшие Запад таким, каким мы его знаем.
Однако российские либералы не понимают, что эти процессы представляют собой проявление вовсе не западных ценностей, а того кризиса, который переживает сегодня (и, надеюсь, вполне благополучно переживёт) Западная цивилизация. Невольно вспоминается герой старого анекдота, который после визита к врачу сообщил своей жене, что то, что они столько лет принимали за оргазм, — это, оказывается, его астма. Увы, многие отечественные либералы астму от оргазма отличать пока ещё не научились. Я понимаю, что негативное отношение к церкви зачастую вызвано неправедными действиями конкретных церковных иерархов, многие из которых ещё с советских времён сотрудничают со спецслужбами, нарушая при этом тайну исповеди и совершая другие поступки, идущие вразрез с христианской моралью. Однако справедливый гнев в адрес этих иерархов не должен переноситься на церковь как институт.
Хочу также обратить внимание уважаемого читателя на то обстоятельство, что в Украине, которую многие российские оппозиционеры рассматривают — вполне обоснованно — в качестве образца для подражания, христианство укоренено гораздо глубже, нежели в России. На Майдане вместе с протестующими были и священнослужители различных христианских деноминаций, а Александр Турчинов, после бегства Януковича возглавивший страну в качестве исполняющего обязанности президента, является, как известно, протестантским пастором. Характерно, что практически все политические силы, поддержавшие Революцию Достоинства, выступают сегодня за создание в Украине единой поместной православной церкви, независимой от РПЦ. Напомню, сегодня в Украине существуют три церкви, именующие себя православными: Украинская православная церковь Московского патриархата, являющаяся частью РПЦ, хотя и обладающая особым статусом, а также Украинская православная церковь Киевского патриархата и Украинская автокефальная православная церковь. Две последние не получили официального признания со стороны других православных церквей мира.
Поразительно, насколько отношение украинских политиков к религии и церкви контрастирует со взглядами многих российских либералов, которые, искренне считая религию уделом невежественных и "опиумом для народа", готовы загнать церковь на задворки общественной жизни!
Я, разумеется, не собираюсь утверждать, что именно различия в отношении к христианству обусловили успех Революции Достоинства в Украине и неуспех антипутинского движения в России, но и недооценивать значение этого обстоятельства нельзя. Важно также понимать, что материализм и рационализм, доведённые до предела, очень часто порождают конформизм и цинизм, ведь если для человека не существует ни Бога, ни библейских заповедей, ни бессмертия души, то в конечном итоге остаётся ли хоть что-то, ради чего он был бы готов рисковать своей карьерой, своим благополучием, своей жизнью, наконец? Для кого-то, разумеется, остаётся, мы знаем множество примеров, когда атеисты шли на самопожертвование ради своих принципов, но для большинства из этого следует совершенно противоположный вывод: если не существует ничего более важного, чем земная жизнь, то никакие высшие ценности не стоят жертв, а свои силы куда разумнее употребить на приобретение сугубо утилитарных благ.
