У политических доносов в СССР была особенность – высокая ставка. Донос не просто оправдывался, но и поощрялся с мотивировкой "от противного". А именно: если не донести, то враг может нанести непоправимый ущерб стране. Например, где гарантия, что "террористические намерения" в отношении "руководителя Советского государства" (фамилию Сталина в документах в таком контексте старались не упоминать) останутся только намерениями. И вообще скрытый, вовремя не разоблаченный враг, может причинить немало бед не только сейчас, но и в будущем ("если завтра война"), ударив в спину. А это означало, что донос выглядел средством спасения жизней советских людей – хоть генсека, хоть простого красноармейца. Донос становился в этой логике нормой – а недоносительство, напротив, преступлением.
Символом доносчика в советское время был Павлик Морозов – впрочем, он не был тайным осведомителем, а дал показания против отца. Но жизненная необходимость именно тайных доносов объяснялась еще в "Красной книге ВЧК" на примере разгрома в Москве в 1918 году организации "Союз защиты Родины и Свободы" во главе с Борисом Савинковым (сам Савинков тогда избежал ареста, но многие офицеры, вступившие в Союз, были арестованы и расстреляны).
О раскрытии организации было сказано так: "В середине мая 1918 года одной из сестер милосердия Покровской общины было сделано заявление командиру латышского стрелкового полка в Кремле, что в ближайшие дни в Москве ожидается восстание и особенно жестоко будут расправляться с латышскими стрелками. Об этом ей рассказывал влюбленный в нее юнкер Иванов, находящийся на излечении в Покровской общине. Последний ее умолял покинуть на это время Москву, дабы избегнуть неприятностей и опасности, угрожающей в результате междоусобной войны. Этому заявлению нельзя было отказать в серьезности. Заявление было передано в ВЧК".
Имя "перводоносчицы", которая, возможно, спасла товарища Ленина (хотя не факт – офицеры за малым исключением больше разговаривали, чем делали), так и осталось неизвестным – в отличие от Павлика Морозова. За юнкером проследили и вышли на конспиративную квартиру, в которой собирались офицеры. Дальнейшее было делом техники. Юнкер, кстати, оказался необычным – его настоящая фамилия была Мешков, но на самом деле он был незаконным сыном русского дипломата Александра фон Кавера (подобные случаи в России не были редкостью – "узаконить" ребенка было непросто). Отца, служившего вице-консулом в Исфахане, убили то ли германские, то ли турецкие агенты в 1915-м, мать вскоре умерла. Осиротевшего 13-летнего Виктора определили в кадетский корпус, откуда он бежал на фронт, где присоединился к уланскому полку и был контужен. Последствия преследовали его до конца короткой жизни - в 1918 году ему было всего 16 лет.
В позднейшей советской литературе содержались намеки на то, что парню сохранили жизнь, но в реальности его расстреляли в 1918-м – чуть попозже, чем основных обвиняемых. Но сестра милосердия так и не стала героиней – и не только из-за своей анонимности. Просто донос – даже из высших соображений – воспринимался большинством общества не как норма, а как аномалия. Официальное одобрение и поощрение столкнулось с неофициальным осуждением, хотя это не предотвратило волну доносов в сталинское время, когда они служили дополнительным обоснованием для инициированных сверху репрессий.
! Орфография и стилистика автора сохранены
