Продолжение. Начало тут и тут.
Даже отстающее постиндустриальное общество значительно смягчило, сгладило классические социальные конфликты эпохи индустриального модерна XIX–XX веков. Последнему лузеру, лишенному перспектив социального роста, не грозит голод и нищета в тех ее формах, в которых человечество знало нищету раньше. Перед ним не стоит проблема физического выживания. Ему хватает не только на хлеб, но и на зрелища. И это снижает его мотивацию к сопротивлению угнетению. Он может брюзжать на кухне по поводу того, что ему недоступен гаджет последнего поколения. Но поскольку гаджет предпоследнего поколения ему всё же доступен, на баррикады он не пойдет.
Вот это и создает почву для существования достаточно устойчивых авторитарных режимов в среднеразвитых постиндустриальных обществах. Авторитарное управление может быть сколь угодно неэффективным и консервировать технологическую отсталость. Для постиндустриального общества это некритично. Сама включенность в глобальную постиндустриальную миросистему будет поддерживать его на плаву.
Современная Россия — недостаточно развитое, "слабое" постиндустриальное общество. А это значит, что его организм подвержен всем новым болезням постиндустриального общества. И протекать они могут в более острой форме, чем в наиболее развитых странах. Как это ни парадоксально, несмотря на свое стадиальное отставание от западного мира, Россия может являть ему картину не только его прошлого, но и возможного будущего. Того будущего, которое может наступить, если западное общество своевременно не найдет лекарств от собственных новых болезней.
И если "посттоталитарная атомизация" — это специфическая проблема постсоветского пространства, то ослабление и разрушение общественных институтов, сдерживавших авторитарные тенденции в индустриальную эпоху, — это общая проблема нынешнего этапа мирового постиндустриального развития. "Посттоталитарная атомизация" лишь придаёт этой болезни особо острую форму.
Давайте вспомним, какую огромную роль в нахождении и поддержании баланса социальных интересов и сил, в выработке цивилизованных, мирных форм борьбы классов играло в эпоху индустриального модерна профсоюзное движение. Сегодня во всем постиндустриальном мире оно изрядно сдулось. Потеряла былое значение такая форма отстаивания своих прав и протеста, как забастовка. Все это связано с объективным изменением характера производства и форм его организации. Но неизбежное ближайшее последствие данного процесса — ослабление переговорных позиций работника и усиление его корпоративной зависимости.
Точно так же деградация такого общественного института, как политические партии, отнюдь не является чисто российским явлением, связанным с установлением режима "имитационно-манипулятивной демократии". В развитых западных странах кризис традиционных партийных систем, возможно, и не так бросается в глаза, но он есть и там.
Либеральная демократия индустриального модерна держалась в первую очередь на соперничестве больших высокоиерархизированных образований. Постиндустриальный переход подорвал привычные иерархии. Многих это пугает. Раньше было принято доверять авторитетам и следовать за ними. Сегодня каждый сам себе авторитет и считает, что может иметь собственное мнение по абсолютно любому вопросу. Но самое страшное — имеет возможность свое мнение достаточно широко распространять.
Григорий Явлинский с тревогой пишет о том, что в цифровом мире информационных технологий перестали работать профессиональные, организационные, финансовые фильтры, препятствовавшие прорыву на широкую политическую арену безответственных демагогов и авантюристов, да и просто случайных и некомпетентных людей. Раньше человек должен был делать долгую карьеру в партийном аппарате. Теперь достаточно что-то удачно опубликовать в интернете.
Вздохи по необратимо разрушающимся, в силу объективных причин, старым формам организации общественной жизни вряд ли продуктивны. Информационная революция открывает путь к новому этапу ее демократизации, к новому этапу "революции масс". Информационная революция открывает возможность обретения субъектности теми, кто ранее ею не обладал. Но надо понимать и другое.
Технологический прогресс может опережать способности людей пользоваться его достижениями. И на каком-то этапе элиты могут учиться информационным манипуляциям быстрее, чем массы учатся пользоваться плодами информационной революции.
Несколько слов необходимо сказать еще об одном важном общественном институте поддержания демократии. Свобода мысли и ее выражения в эпоху индустриального модерна во многом обеспечивалась наличием нескольких соперничавших друг с другом "больших идеологий". С одной стороны, политические идеологии выступали как рациональная альтернатива архаическому религиозному сознанию. С другой стороны, они сами были как бы "гражданскими религиями". Через них люди определяли свое отношение к надличностным ценностям. Каждая "большая идеология" имела свой в значительной степени мифологизированный, утопический идеал, бывший не столько предметом рационального анализа, сколько веры.
На постиндустриальном переходе западные интеллектуалы провозгласили начало эры "конца идеологий". Люди стали настолько развиты, образованны, рациональны, что теперь могут обходиться без идеологических подпорок, во многом сомнительных, иллюзорных, дискредитированных ошибками прошлого. Все возникающие общественные проблемы можно решать чисто прагматически. Социальные бури миновали, различия программ основных политических течений сгладились. Настало время всеобщего консенсуса.
Злая тетка История вновь наказала человечество за гордыню. На лозунге "мы больше не верим в миражи" взросла культура постмодернизма, поставившая под сомнение само понятие истины. Все истины в равной степени ложны, поэтому все истины в равной степени приемлемы. Старое доброе "всё дозволено". Прямое порождение этой культуры — "эпоха постправды и фейк-ньюс".
Возникший вакуум ценностей стал быстро заполняться поднявшим голову религиозным мракобесием. И это характерно как для постсоветского пространства, так и для Запада. Расцветающие на обломках советской империи циничный прагматизм, приспособленчество, оправдание любых средств борьбы за доминирование можно списать на "посттоталитарную атомизацию" и травму "периода перехода к рынку". Но эрозия и девальвация идеалов (в первую очередь демократических идеалов) — это общая проблема всего постиндустриального мира. Во всяком случае — раннего, то есть сегодняшнего.
В наиболее развитых странах это проявляется в культивировании стремления избежать любого дискомфорта (тенденция к превращению в "общество всеобщей анестезии"). Это ведет к снижению способности терпеть боль, идти на жертвы ради защиты принципов, "держать удар". Это проявляется также в деградации западных политических элит, все более откатывающихся к RealPolitic прошлого, неспособных даже оценить масштаб угрозы, исходящей от "нового авторитаризма" и становящихся легкой добычей его коррупционной экспансии.
Демократические институты на Западе имеют очень большой запас прочности. Это и отлаженная система сдержек и противовесов. Это и культура доверия, основанного на ответственности за добровольно взятые на себя обязательства. Без этой культуры система сдержек и противовесов не была бы эффективной. Но этот запас прочности тоже не безграничен.
Могут ли новые постиндустриальные формы сетевой организации уже сейчас заменить слабеющие старые макромеханизмы поддержания демократии индустриальной эпохи? В развитых странах Запада ситуация не выглядит критической. Но опыт борьбы за демократию в тех странах, где общество сталкивается с настоящим "злым авторитаризмом", показывает: новые "сетевые" протестные движения пока неспособны стать гарантом устойчивого демократического развития. Даже в тех странах, в которых таким движениям удалось свергнуть недостаточно заматеревший авторитарный режим, они не смогли надежно заблокировать тенденции к новому сползанию в ту же авторитарную яму.
Возможно, они еще наберут силу и покажут ее. Но на нынешнем этапе либеральная демократия оказывается достаточно уязвимой. Положение усугубляется тем, что постиндустриальный переход породил целые социальные слои "проигравших" и разочарованных в системе. Они подвержены откровенно антимодернизационным и антидемократическим настроениям. И именно на этом этапе уязвимости у западной либеральной демократии появился внешний враг, прямо ставящий целью "сбросить ее с корабля современности".
Сто лет назад "догоняющая" Россия показала передовому миру, что может случиться с ним самим, если он не "возьмется за ум". Тогда Западная цивилизация нашла ответ на этот вызов. Не сразу и очень дорогой ценой, но нашла. Сегодня история, похоже, повторяется.
Окончание следует...
