Когда мне было восемнадцать, я впервые попал на войну. Прошло почти четверть века. Я изменился. Я уже совершенно другой человек. Двадцать три года - достаточный срок, чтобы забыть очень многое. Почти все. Та война меня уже почти совершенно не трогает. Время действительно лечит.
Я не знаю, что должно произойти, чтобы я сел и начал вспоминать. Я не могу уже заплакать по той войне. Ну, разве что пьяные слезы - и то мне надо будет выпить, не знаю, бутылку, наверное, водки, чтобы начать пускать слюнявые пузыри. Вряд ли можно придумать что-то пошлее и постыднее этого. Память тяжеленными глыбами лежит настолько глубоко внутри, и настолько эти глыбы тяжеленные, настолько серьезных душевных сил требует каждое к ним прикосновение, что ни доставать, ни ворошить их не хочется уже совершенно. А уж тем более на людях. А уж тем более публично.
Осознание - да. Оценка и работа над выводами - да. Искупление грехов - да. Но не танцы с ленточками.
Один мой дед умер, когда мне было года три. Второй - когда мне было лет четырнадцать. Я их уже почти не помню. И меня гораздо больше заботит, что будет с моей дочерью, чем то, что было сорок лет назад. Я не могу представить, зачем бы я сейчас повесил их фотографии на фанерки и пошел бы с ними расхаживать по улицам.
Вы бы, вместо того, чтобы устраивать весь этот парад, занялись бы лучше осмыслением произошедшего. Осмыслением, осознанием, покаянием и недопущением.
Но нет. Их страна опять уничтожает соседние страны, а они ходят с портретами и что-то там гордятся. По событиям семидесятипятилетней давности. В которых никто из них не участвовал.
Нынешняя война меня заботит гораздо больше, чем все прошедшие вместе взятые возведенные хоть в десятую степень.
Детьми лучше своими займитесь. Чтобы они у вас не лезли на новых войнах на чужие земли убивать чужих детей. И сами не горели в танках.
Фальшь и карго-культ.
! Орфография и стилистика автора сохранены
