Под впечатлением французских выборов вспомнил телепередачу начала 2000-х, в которой довелось участвовать. Говорили о правах человека. Что именно, уже не помню, но хорошо помню, как после окончания передачи подошел один из тех, кто в студии представлял народ, и поведал о том, что из того, что говорилось, ничего не понял: "Какие права? Какого человека? Какие права у меня и тех, кто вас слушал? Что мне в смысле прав от того, что могу поучаствовать в выборах депутатов или президента?"
Мы некоторое время беседовали, но в какой-то момент я осознал, что объяснить ничего не могу, потому что с жизнью собеседника мои слова никак не соотносятся, а потому остаются ему не понятными. Для взаимопонимания нужно было перейти на другой язык, что у меня не получилось. А сейчас тот разговор вспоминаю и сравниваю того рядового россиянина с выбиравшими себе власть рядовыми французами. В чем разница между ними – кроме той, что его вопросами они вряд ли задаются?
Сказать, что это разница между подданным и гражданином было бы некоторым упрощением. Это разница между гражданином и подданным, формально тоже наделенным гражданскими правами, но при этом опытом жизни подведенным к мысли, что их реальный объем определяется не статьями Конституции и прочими законами, а длиной дистанции между человеком и властью. Чем ближе к ней, тем больше прав, чем дальше – тем меньше, а у большинства – вообще никаких. И такое же, как у француза, право власть выбирать не делает мировосприятие россиянина похожим на мировосприятие француза, ибо даже при его участии выбранная власть может при случае напомнить об его полной от нее зависимости. Поэтому и язык общественного договора и производных от него гражданских прав (и права вообще) для него мертвый набор непонятных слов с непонятными смысловыми связями.
Гражданин, обладающий узаконенными и равными для всех правами, но ими не пользующийся и по факту подданный независимого от него государства, объект с правами субъекта – это гибрид традиционного человека с современным. Но так как традиционное в нем разрушено еще в советскую эпоху, а современное присутствует в виде фона из малопонятных и с жизнью не соотносимых слов, то его сознание оказывается отзывчивым на манипуляции, как никакое другое. И, прежде всего, манипуляции со стороны тех, за кем сила власти, ибо ощущение зависимости от нее и безальтернативности во всем с ней согласия, подданническое к ней отношение – одна из немногих традиций, оставшейся не порушенной.
! Орфография и стилистика автора сохранены
