Оригинал публикации на сайте "Свободная пресса"
Умер генерал Чурбанов. Вряд ли кому-то есть сейчас до этого дело,
таких людей у нас не принято ни оплакивать, ни помнить, и само его имя известно теперь, наверное, только любителям позднесоветской истории, да и для тех он прежде всего - зять Брежнева и все,
хоть пиши на надгробии — здесь лежит зять Брежнева, без имени.
Наверное, он действительно останется в истории просто как зять, но все же и у зятя есть имя, фамилия и судьба. Генерал Чурбанов оказался
единственным представителем брежневской номенклатуры, который понес персональную ответственность за всю эпоху. Люстрация по-советски: выбрали одного и свалили на него все.
Сорвали погоны, отобрали ордена, посадили в тюрьму — сиди и символизируй торжество справедливости.
Карьера Чурбанова при Брежневе — торжество феодализма, пробившегося через рабоче-крестьянскую советскую скорлупу. Подполковник-замполит из организации, которую потом переименуют во ФСИН, женился на советской принцессе и сам стал принцем; вряд ли это сейчас можно понять во всей полноте явления, но вот просто представьте, кем он был году эдак в 1981-м, что он ел и пил, на чем он ездил, кто устраивал для него домашние концерты, кто кланялся ему, заглядывая преданно в глаза.
Зять Брежнева по тем временам — это очень, очень важное звание, невидимые погоны, сияющие гораздо более золотым золотом, чем те погоны генерал-полковника, которые он носил на своих плечах.
И всего через несколько лет — следователь Гдлян, адвокат Макаров, зал военной коллегии Верховного суда СССР на Поварской и двенадцатилетний приговор, за что? Уж точно не за подаренные узбеками золотые часы и золотую же тюбетейку, приобщенные к делу как вещдоки.
На самом деле — за все вообще. Судили эпоху, и все понимали, что судят эпоху. Эпоха выдала одного Чурбанова.
Номенклатурный реванш начался сразу же по крушении перестройки. Первый секретарь обкома Ельцин и двое главных людей девяностых — основатель "Газпрома" Черномырдин и хранитель гришинско-промысловской московской системы Лужков; каждый из них сорок лет назад дорого бы заплатил, чтобы только познакомиться с этим влиятельнейшим зятем.
Заседающий сегодня в Совете Федерации сенатор Долгих — наверное, и он когда-то кланялся генералу Чурбанову, а потом на политбюро (это же решалось на политбюро) вместе со всеми одобрял тот приговор, двенадцать лет за родство с Брежневым.
"Мы погибли бы, если бы не погибали", — сдав одного Чурбанова, — чужого, постороннего, добившегося того же, чего и все остальные, но не пробежкой по трупам и по головам, как они, не сожрав сотню-другую менее удачливых соискателей, а в обход, "через постель", по любви, — сдав его, номенклатура осталась номенклатурой и победила в конце концов. Сколько их было, кстати — брежневских министров и замминистров, генералов и секретарей обкомов, членов и кандидатов в члены — сотни, тысячи? Вот, значит, такова и вероятность — один на сотни и на тысячи. Хорошая вероятность, удобная, риск почти нулевой.
Один сядет, у остальных все будет хорошо, а кто-нибудь потом даже станет сенатором.
Двенадцать лет он, конечно, не отсидит, его отпустят в 93-м — когда до него уже никому не будет дела. "Ментовская" должность на цементном заводе, книга мемуаров, какие-то необязательные интервью, потом пять лет в параличе и Митинское кладбище. Цена перемен — не очень, если разобраться, высокая цена.
Одна жизнь, один человек, который своей жизнью заплатил за их рублевские и кратовские дачи, за их спокойную старость, за американские паспорта их детей и внуков, за все, за все, за все.
Такой вполне новозаветный сюжет, если совсем цинично. Надеюсь, на его похоронах были от них от всех венки. Хотя бы от товарища Долгих.
P.S. А новой номенклатуре — пока просто абстрактный урок на будущее. У них, конечно, тоже все всегда будет хорошо, и никто никогда на их благополучие не покусится, а если и покусится, то они к этому моменту будут уже очень, очень далеко. Но и из них когда-нибудь тоже придется выбрать одного генерала Чурбанова, которому придется ответить за все и за всех. Пусть посмотрят сейчас друг на друга и по сторонам, пусть сделают ставки — кто это будет, кого не жалко?
! Орфография и стилистика автора сохранены
