26 апреля на суде в Зубовой Поляне Надежде Толоконниковой отказали в условно-досрочном освобождении. Это решение, впрочем, ни для кого не стало сюрпризом. Удивило всех другое: судья Яковлева не дала Толоконниковой произнести последнее слово. Это грубое нарушение УПК. Толоконникова последнее слово приготовила заранее.
Мы публикуем его полностью.
"Встал ли осужденный на путь исправления?" — этим вопросом задаются, когда рассматривают возможность условно-досрочного освобождения. Я бы хотела, чтобы мы с вами сегодня задались еще и следующим вопросом: а что это за путь — путь исправления?
Я абсолютно уверена, что единственно правильный путь — это тот, на котором человек честен с окружающими и с самим собой. Я этого пути придерживаюсь и сходить с него не буду, куда бы меня ни занесла судьба. Я настаивала на этом пути, еще будучи на воле, я не отступилась от него в московском СИЗО, изменять принципу честности меня не научит ничто, даже мордовские лагеря, куда с советского времени власти любят ссылать политзаключенных.
Поэтому я не признавала и не буду признавать вину, вмененную мне приговором Хамовнического районного суда, противозаконным и вынесенным с неприличным количеством процессуальных нарушений. В данный момент этот приговор обжалуется мной в вышестоящих судебных инстанциях. Принуждая же меня ради УДО признать вину, УИС подталкивает меня к самооговору и, следственно, ко лжи. Является ли способность ко лжи знаком того, что человек встал на путь исправления?
В приговоре у меня написано, что я — феминистка и, следовательно, должна испытывать ненависть к религии. Да, проведя год и два месяца в заключении, я по-прежнему феминистка и — еще — оппонент стоящих во главе государства людей; но во мне, как и раньше, нет ненависти. Эту ненависть не могут разглядеть и десятки осужденных женщин, с которыми я посещаю православный храм в ИК-14.
Чем еще я занимаюсь в колонии? Я работаю, с первых дней в ИК-14 меня посадили за швейную машинку, и теперь я — швея-мотористка. Некоторые полагают, что делать художественно-политические акции — легко, что это занятие не требует осмысления и подготовки. Судя по своему многолетнему опыту акционизма, могу сказать, что осуществление акции осознание художественного продукта — кропотливая и часто изматывающая работа. Потому работать я умею и люблю. Мне не чужда протестантская трудовая этика. Физически мне не трудно быть швеей. И я ей являюсь. Выполняю все требуемое от меня. Но, понятно, я не перестаю за швейной машинкой думать, в том числе о пути исправления, и, следовательно, задаваться вопросами. Таким, например: а почему нельзя предоставлять осужденным выбор того рода общественно полезной деятельности, которой они будут заниматься в свой срок? Согласно их образованию и интересам? Я, имея опыт обучения на философском факультете МГУ, с удовольствием и увлечением могла бы, пользуясь библиотечной и присылаемой мне литературой, заняться составлением образовательных программ и лекций. И я, кстати, без вопросов занималась бы такой работой больше положенных ТК РФ 8 часов, занималась бы ей все свободное от режимных мероприятий время. Вместо этого я шью милицейские штаны, что, конечно, тоже полезно, но в этом деле я явно не столь продуктивна как могла бы быть продуктивна в проведении образовательных программ.
Солженицын в "Раковом корпусе" описывал ситуацию, когда зоновский оперативник пресек обучение одного зэка другим латыни. К сожалению, общий вектор отношения к образованию мало изменился с тех пор.
Я часто фантазирую: а если бы УИС действительно ставила во главу угла не производство милицейских штанов, не норму выработки, а воспитание, образование и исправление осужденного, как того требует УИК? Тогда для того, чтобы получить УДО, нужно было бы не шить по 16 часов в сутки на промзоне, добиваясь 150%-й выработки, а успешно сдать несколько сессий, получив кругозор, знание мира и общую гуманитарную подготовку, воспитывающую способность адекватного суждения о современной реальности. Я очень хотела бы посмотреть на подобное положение дел в колонии.
Почему бы не учредить в колонии курсы по современному искусству?
Нам всем — в том числе узникам Болотной, моей отважной соратнице Марии Алехиной, Алексею Навальному и — всем, всем, всем — хватает сил, убежденности и упорства, чтобы пережить эту реакцию и остаться победителями.
Если бы работа могла стать не долгом, а духовной и полезной в поэтическом смысле деятельностью; если бы организационные ограничения и косность старой системы можно было бы преодолеть, и если бы такие ценности, как индивидуальность, можно было бы привить на рабочем месте... Зона — лицо страны, и если бы нам и на зоне удалось выйти за пределы старых консервирующих и тотально унифицирующих категорий, то тогда и во всей России пошел бы рост интеллектуального высокотехнологичного производства, которого нам всем хотелось бы, чтобы вырваться из сырьевой ловушки. Тогда в России могла бы родиться условная Силиконовая долина, прибежище рискованных и талантливых людей. Все это станет возможным, если панический страх, испытываемый в России на государственном уровне перед творческим и экспериментаторским началом в человеке, уступит место внимательному и уважительному отношению к креативному и критическому потенциалу личности. Толерантность к иному и бережное отношение к многообразию обеспечивают создание среды, благоприятной для развития и продуктивного использования талантов, заложенных в гражданах (даже в том случае, если эти граждане - осужденные). Репрессивная консервация и ригидность в законодательной, уголовно-исполнительной и других госсистемах РФ, законы о регистрации и некой пропаганды гомосексуализма ведут к застою и “утечке мозгов”.
Однако я убеждена, что эта бессмысленная реакция, в которой все мы вынуждены сейчас существовать, временна. Она смертна, и при том внезапно смертна.
Я искренно благодарна людям, встречающимся мне в моей жизни за колючей проволокой. Благодаря иным из них я никогда не назову время своего заключения потерянным. За год и 2 месяца моего срока я не имела ни одного конфликта – ни в СИЗО, ни в колонии. НИ одного. По моему мнению, это говорит о том, что я совершенно безопасна для любого общества. А также о том, что люди не ведутся на государственную медиапропаганду и не готовы меня ненавидеть только потому, что федеральный канал сказал, что я — плохая. Лжи далеко не всегда удается одержать победу.
Недавно мне в письме прислали притчу, ставшую для меня важной. Что случится с разными по характеру вещами при попадании в кипяток? Хрупкое – яйцо – станет твердым, твердое – морковь – размягчится, кофе же растворится и захватит собой все. Итог притчи таков: будьте как кофе. Я в колонии – это тот самый кофе.
Я хочу, чтобы те люди, которые выступили инициаторами заключения меня и десятков других политических активистов за решетку, поняли одну простую вещь: нет непреодолимых препятствий для человека, ценности которого складываются, во-первых, из его принципов и, во-вторых, из работы и творчества. Исходя из этих принципов. Если ты сильно во что-то веришь, вера поможет выжить тебе где угодно и где угодно остаться человеком.
Свой мордовский опыт я, несомненно, использую в будущей деятельности и, пусть это случится и по окончании моего срока, реализую его в проектах, которые будут сильнее и политически масштабнее, чем все то, что случалось со мной раньше.
Несмотря на то, что опыт заключения — крайне непростой опыт, мы, политзэки, становимся в результате его приобретения только сильнее, смелее и упорнее. И тогда я задам последний на сегодня вопрос: какой тогда смысл в том, чтобы держать нас тут?
ОТСЮДА
! Орфография и стилистика автора сохранены
