Журналистка The New Times Наталья Морарь пока не будет работать в издании. Она сама попросила приостановить действие ее контракта в журнале. Морарь объясняет это решение тем, что не смогла "молчаливо фиксировать на бумаге" то, что происходило в Молдавии после выборов в парламент, и вышла "вместе со своим народом" на площадь. Теперь "этика профессии" не позволяет Наталье быть журналистом в ее стране. Журналисты должны быть вне политики, уверен обозреватель The Guardian Джонатан Стил, с которым побеседовала корреспондент Каспаров.Ru. Стоит отметить, что Стил - постоянный участник Валдайского клуба, организованного пиарщиками из администрации президента РФ.
Почему вы решили выбрать профессию журналиста и что такое журналистика для вас?
Я свой выбор сделал еще в студенческие годы. Это было время бурного гражданского движения. Я принимал участие в студенческом протестном движении. Тогда я считал, что журналистика – это свидетельствование. Если вам довелось увидеть что-либо, вы должны рассказать об этом людям. И я продолжаю верить в это. Сейчас я уже не активист и не волонтер. Я – штатный сотрудник газеты. Но я продолжаю считать, что фундаментальный принцип журналистики – свидетельствование через рассказ людям о том, что им не выпал шанс увидеть. И ваша обязанность – убедить газету профинансировать вашу поездку на место события. Самое важное качество журналиста – любопытство (произносит слово по-русски). У журналиста есть две уникальные возможности. Первая – право задавать вопросы. Многие люди хотели бы задать свои вопросы, но им могут сказать: "Не ваше дело. Кто вы такой, чтобы задавать вопросы..." Если вы журналист, то вы обладаете этим правом автоматически. Никто не может сказать: "Пошел вон. Не твое дело". Во-вторых, вы обладаете доступом к людям. Вы можете говорить с ними, будь то премьер-министр или министр иностранных дел – кто угодно.
На чем держится независимость The Guardian? И понимается под свободой журналиста в Великобритании?
Даже в Британии The Guardian – счастливчик. У нее нет одного владельца. Когда-то так было в "Новой газете". Сейчас у "Новой" есть спонсоры. Это замечательно. Но рано или поздно спонсор попытается контролировать редакционную политику газеты. Так везде: в России с Березовским и "Коммерсантом", в Британии с Рупертом Мердоком и The Times, с Тони ОРейли и The Independent или с Александром Лебедевым и Evening Standard. Они все пытаются контролировать, даже если сначала и уверяли, что не будут иметь ничего с политикой редакции. Всегда наоборот. Кроме того, наши акции не размещены на бирже. Никто не может нас купить. Нечего покупать. Наша форма управления – траст. Мы ничего не платим совету из восьми человек. Их единственная задача – обеспечить, чтобы The Guardian оставалась тем, чем всегда была: независимым, надежным, либеральным и прогрессивным слугой общества.
Кроме бумажного варианта The Guardian, у вас есть ее электронная версия. Как вы оцениваете ее популярность по сравнению с традиционной газетой? Отличается ли читатель бумажной The Guardian от посетителя веб-страницы газеты? Может наступить момент, когда бумажные газеты исчезнут?
Это – тенденция. Тираж The Guardian медленно сокращался в течение последних десяти лет. Сейчас он составляет триста тысяч. Если мы умножим это число на три (обычно так определяют среднее число реальных читателей), мы получим около миллиона ежедневных читателей газеты. А вот число пользователей интернет-версии растет очень быстро. Сейчас это порядка восемнадцати миллионов человек. Интересно, что две трети этих восемнадцати миллионов живут за пределами Британии. Мы становимся международной газетой. Большая часть этих людей живет в США. Мы получаем много писем оттуда. Люди пишут, что они читают The Guardian, потому что американские СМИ не дают им такого охвата материала, что наше редакционное мнение гораздо шире и глубже. Для огромной части наших читателей английский не является родным языком. Это огромный прорыв. Мы перестали быть газетой для англоязычных. Мы перестали быть голосом этого мира. Это отражается в составе наших читателей. Есть мысли попытаться сделать версию Гардиан на других языках. Например, переводить ее на китайский. Однако веб-сайт не приносит прибыли. Мы ничего не зарабатываем на нем. Мы не требуем оплаты за доступ к нашим архивам, как это происходит с FT или The World Street Journal. Там вы бесплатно получаете сегодняшний выпуск издания, но если вы хотите почитать вчерашний, обязаны платить. У нас этого нет. Но это имя, бренд.
По поводу технологических инноваций. The Guardian объявила, что она становится первой газетой, которая будет публиковаться через систему Twitter, известную своими сверхкороткими сообщениями в сто сорок символов. Вы не боитесь, что однажды The Guardian никто не узнает?
Это выше моего понимания. Я не вижу смысла в "tweeting". Не думаю, что этот принцип охватит всю систему. У нас уже есть свое вещание. Мы становимся мультимедиа. На странице есть видео, демонстрация слайдов. Публикация через Twitter – часть этого процесса. Но ваш вопрос подразумевает беспокойство о качестве, и это меня волнует. В погоне за краткостью может пострадать качество. Как передать важное сообщение через сто сорок символов? Идея в том, чтобы люди реагировали на бегущую строку, а потом начинали копать новость глубже.
Ваше мнение о роли Интернета и нескончаемых попытках установить контроль над ним.
Они ведут войну, которая обречена на поражение. Китай предпринял невероятные усилия для того, чтобы установить контроль над Интернетом. Россия, насколько я знаю, еще не контролирует Интернет по такому же сценарию. Если бы попытались, не думаю, что затея была бы успешной. Они заранее проиграли. Можно заблокировать что-то в одном месте и организовать сбой в работе отдельного ресурса, но контролировать Интернет полностью невозможно.
Что вы думаете о состоянии российской журналистики?
Я жил в России шесть лет. С 1988 по 1994 год. Я видел начало периода гласности, исчезновение цензуры и дальнейшее развитие основных свобод. Сейчас я не так слежу за российскими СМИ, как раньше. Но у меня ощущение, что в большинстве постсоветских или посткоммунистических стран так и не возникло нейтральной объективной журналистики. Во-первых, противостояние правительственных и оппозиционных СМИ. Порой оппозиционные издания так же не отличаются плюрализмом, эмоциональны и догматичны в подаче материала, чем правительственные. Это не журналистика. В журналистике нельзя принимать чью-то сторону. Журналистика – это критика как правительства, так и оппозиции. Гарри Каспаров тоже далек от совершенства. Конечно, у него есть черты, которые очень сильно отличают его от Путина. Но его есть за что критиковать уже сейчас. То же самое относится к другим деятелям, например, к Борису Немцову. Я не одобряю всю эту идею политических группировок: лагерь реформистов против лагеря консерваторов или группировка либералов против тех, кто выступает за жесткую линию. Лагеря могут быть только в политике. Журналисты должны быть вне политики. Они должны свободно критиковать все стороны.
В России журналисты преследуются через убийства, угрозы, обвинения в экстремизме. Что может сделать профессиональное сообщество журналистов, чтобы защитить своих коллег?
Такие организации, как "Репортеры без границ" и Комитет по защите журналистов, документируют все эти факты, особенно убийства и странные случаи смерти журналистов. Что-то пытается делать Международная федерация журналистов. Очень важно шуметь по этому поводу. Конечно, не может не вызвать сильных негативных эмоций отсутствие реакции власти на все многочисленные заявления. Убийства журналистов так и остаются нерасследованными. Что еще мы, зарубежные журналисты, можем сделать? Пока мы делаем все возможное, чтобы поддерживать тему на повестке дня.
Не всегда убивают только безвестных журналистов. В случае с Анной Политковской, мы убедились, что выдающихся тоже может настичь пуля. Анну не защитило признание.
Возвращаясь к моему собственному вопросу: что же мы можем сделать? Наше оружие – перо. Не меч. Если правительства других стран хотят поднять эти вопросы, замечательно. Им решать, предупреждать или нет своих коллег из стран-нарушителей не предпринимать действий против отдельных журналистов или изданий.
Вы говорите, что ваше оружие – перо. И перо можно обратить на ваше правительство, чтобы задать ему вопросы.
Мы критикуем наших политиков за недостаточные меры, а зачастую за отсутствие всяких действий. Совсем недавно Клинтон все-таки заговорила о проблеме журналистов и исследователей, натурализованных граждан США, в Иране. Огромное количество эпизодов преследования в Китае. Как журналистов, так и правозащитников. Правительства начинают об этом говорить. Иногда это помогает. Порой нет.
Каким вы видите будущее России?
В 1994 вышла моя книга "Вечная Россия". У нее был подзаголовок "Ельцин, Горбачев и мираж демократии". На тот период это была радикальная книга. Большинство людей на Западе тогда просто восторгались: "Коммунизм в прошлом. Время демократии. Рождается новая Россия". Сейчас многие согласны с тем, что я сказал. Моя точка зрения не изменилась: "Не коммунизм сделал Россию авторитарной страной. Коммунизм победил в России именно потому, что Россия была авторитарной страной". Россия была авторитарной до коммунизма, при нем. И сейчас снова вернулась к авторитаризму. России потребуется много времени, чтобы измениться на самом деле. Жаль. Потому важен внешний контекст. Россия – крупнейшая страна мира. Но до сих пор в сознании жителей страны сохраняется ощущение изолированности, вражеского окружения, а себя люди считают жертвами. Я не согласен с этим, конечно. Я смотрю на все с другой точки зрения.
Возьмем коллапс Советского Союза. Мы все были империями: СССР, Великобритания, Франция. И только Советская империя распалась с минимальным кровопролитием. Мы же проливали кровь на протяжении тридцати или сорока лет, прежде чем смириться с распадом. Но психологический эффект на россиян был оказан колоссальный и отрицательный. За ночь исчезла Балтика. Большая часть Черного моря стала чужой. Это было невероятно унизительное ощущение. И тем не менее сопротивления этому почти не было.
Я считаю, что трансформация России из империи в государство меньших размеров была удачной. Но переход России к демократии будет очень и очень долгим. И поэтому мы должны поддерживать любые продемократические тенденции в России. Мы должны открыть границы и общаться с россиянами, уважая друг друга. Чем больше контактов между людьми, тем лучше. Мы не должны одобрять политику России по отношению к Чечне или авторитаризм. Но это не означает, что мы должны предоставить россиян их судьбе.
Вы можете оставить свои комментарии здесь
