История с осуждением Протасевича (вне зависимости от того, помилует его Лукашенко или нет) напоминает об особенностях советского правосудия, в котором конкурировали полезность и ригоризм. Конечно, если речь шла о серьезных обвинениях, включая государственные преступления, а не о сравнительно мелких делах, по которым проходили социально близкие граждане — их государство рассчитывало исправить ("перековать") с помощью труда.
А по серьезным делам обвиняемый стремился доказать, что не только искренне и деятельно раскаялся, но и готов принести пользу родной стране. Хоть в шахте, хоть в штрафбате, хоть в тылу врага. А государственная сторона сомневалась. И не только из вполне прагматичных опасений, что и из шахты можно сбежать, а отправка на передовую и тем более в тыл врага больше похожа на бросание Братца Кролика в терновый куст (перебежит ведь сразу), но и из ригористичных соображений.
Среди советского начальства раннесоветского времени было распространено представление о том, что новому обществу нужен новый человек, а старый (своекорыстный, двоедушный, готовый при случае предать) должен быть обезврежен разными способами, вплоть при необходимости до самых радикальных, в рамках очищения общества.
Потом многие из этих начальников сами погибли в ходе очередных чисток или были уволены за "невозможностью использования" (была такая официальная формулировка, также связанная с государственной пользой) — но представления остались. И уже на закате СССР очередное поколение начальников, уже не верившее в светлое будущее, все равно внутренне инерционно исходило из ригористических установок.
Такая инерция сохраняется у советских поколений (Лукашенко — яркий пример) до сих пор — психология меняется куда медленнее, чем политика и экономика.
! Орфография и стилистика автора сохранены
