Умер Эдуард Лимонов.
Литератор и политический авантюрист.
Человек, в течение большей части своей очень долгой 77-летней жизни пребывавший в состоянии перманентного конфликта с окружавшим его миром. Конфликта, обусловленного категорической уверенностью Лимонова в том, что окружающий его мир ему должен и недодаёт, а сам он ему, этому миру, не должен и никогда ничего не даст. Кроме своей писанины. Которая одним безмерно нравилась, у других вызывала рвотные позывы, а третьих и вовсе оставляла совершенно равнодушными.
Я попытался было сочинить нечто вроде некролога. Но, едва начав писать, был вынужден это занятие прекратить. Поскольку охватило неимоверное омерзение — физическое, в самом буквальном смысле этого понятия. Возможно, это ощущение появилось по причине того, что я вот уже много лет относился к этому писателю не как к человеку, а как к персонажу. Персонажу, сбежавшему из романа Фёдора Сологуба "Мелкий бес" и каким-то образом сумевшего перелогиниться — как выражаются современные интернетные троглодиты — из Ардалиона Передонова сначала в Эдуарда Савенко, а затем и в Лимонова. Так что пришлось это дело прекратить, чтобы не сокращать своими руками количество нейронов и эритроцитов в собственном организме.
Полагаю, что лучшим некрологом для Эдуарда Лимонова станет фрагмент из написанного в конце 1980-х годов сатирическо-конспирологического романа Леонида Ицелева "Протоколы московских мудрецов", в котором этот в ту пору ещё малоизвестный эмигрантский литератор был выведен в образе персонажа с похожей на его псевдоним плодово-ягодной фамилией.
Краткое содержание романа — чтобы читатели, не имеющие удовольствия быть знакомыми с этим произведением, могли хотя бы в общих чертах представить — про что там написано.
Лето 1982 года. Выполняя сверхсекретное поручение главы КГБ Юрия Андропова, его доверенный агент Геннадий Марков (Шамес), один из самых популярных советских писателей, сочинитель политических триллеров о подвигах "бойцов невидимого фронта", отправляется в Западную Европу. Перемещаясь из страны в страну, из города в город, Марков пытается разыскать так называемую "Велесову книгу" — легендарный артефакт, рукописный свиток Х века, из которого следует, что Русское государство основано вовсе не тысячу лет назад, как утверждает историческая норманнская теория, а ещё в библейские времена. Поиски с каждым днём становятся всё опаснее, поскольку за тем же свитком параллельно с КГБ охотятся деятели русского национал-патриотического подполья, считающие Древнюю Русь колонией Хазарского каганата, а Советский Союз — государством, управляемым "мировой закулисой", то есть главарями "всемирного жидомасонского заговора".
Тропа поиска приводит писателя Маркова в Париж, где он оказывается на странной богемной вечеринке, на которой французские интеллектуалы перемешаны с русскими политэмигрантами и советскими гражданами, визитёрами из недавно покинутой им самим Москвы...
Леонид Ицелев
Схватка с упырями
Фрагмент из романа "Протоколы московских мудрецов"
С Филиппом мы встретились в половине восьмого у Эйфелевой башни. Мишель де Микелис жил где-то поблизости; минут через семь мы оказались возле его оранжевой виллы начала века.
Филипп нажал на кнопку звонка, возле которой не было никаких табличек с полагающимся указанием имени владельца: признак очень богатого дома.
Через минуту с фигурного крыльца спустился высокий худощавый мужчина лет пятидесяти.
— Салют! — помахал он рукой Филиппу и быстрыми шагами направился к калитке.
— Мишель де Микелис, — чуть смущённо улыбаясь, сказал он, пожимая мне руку.
— Геннадий Марков, писатель из Москвы, — по-английски представил меня Филипп.
— Очень рад, — продолжал по-английски и де Микелис. — У меня сегодня русская вечеринка. Прошу вас в дом.
В элегантной гостиной, обставленной мебелью арт-нуво, расположились четверо мужчин. Одного из них я тотчас узнал. Это был Сергей Годунов — московский художник с посредственным талантом, но шумной славой. Он стоял возле размещённой на двух стульях копии своей нашумевшей картины — "Миф XX века".
— Здравствуй, Геннадий, — сдержанно приветствовал меня Годунов. В его больших голубых глазах появился холодный блеск. В Москве последние годы он старался меня избегать, а ведь были хорошими знакомыми, пока он не примкнул к "русской партии".
— Я вижу, вас представлять не нужно, — улыбнулся хозяин дома.
— С господином Годуновым я знаком не был, — продолжал де Микелис, — а вот его друга я знаю давно, поскольку мы — коллеги. Позвольте представить: директор московского дома моделей Валера Сизов — "Красный Диор", или "Посол советской моды", как называют его наши газеты.
Мне подал руку хрупкий мужчина лет тридцати пяти с простоватым русским лицом, в клубном пиджаке, джинсах и пикейной жилетке, расшитой красными петухами.
— А это писатель Альберт Яблоков, — указал де Микелис на блондина в белом смокинге, обнимавшего длинноногого красавца-негра в чёрном кожаном костюме. Оба разместились на двухместном диванчике.
Яблоков поднялся и протянул мне крепкую сухонькую ладонь.
— Рад с вами познакомиться, товарищ Марков, — почти восторженно сказал он, глядя на меня близорукими глазами сквозь круглые очки а-ля Джон Леннон.
Года три назад он опубликовал скандальную книгу "Я — педик", в которой надрывно и откровенно рассказал о своей любви к негритянскому юноше, ради которого бросил красавицу-жену с двумя белокурыми близнецами. Книга стала бестселлером в русских анклавах Америки, Европы и Израиля; впервые по-русски был описан гомосексуальный оральный секс. Через год левое издательство в Париже выпустило книгу по-французски, но с английским названием "I fuck you, America", поскольку в ней много было антиамериканского пафоса. Стотысячный тираж книги позволил Альберту перебраться в Париж.
— Вы читали мою исповедь "Я — педик"? — Ленноновские очки не могли утаить беззащитности этого человека.
— Читал. Яркая книга с сильным социальным запалом.
— А это мой друг из Нью-Йорка — Джим. После выхода моей книги в Америке он тоже прославился: из уличного торговца кокаином на Сорок второй улице превратился в одного из самых знаменитых манекенщиков Нью-Йорка.
Джим оценивающе оглядел меня с ног до головы и кокетливо улыбнулся, обнажив два ряда белоснежных зубов.
Яблоков взял меня за руку, подвёл к диванчику, усадил рядом со своим любовником, а сам сел на пол.
— Товарищ Марков, — быстро заговорил он, поглаживая мою щиколотку, — я не понимаю, куда смотрят органы! Почему Юрий Владимирович позволяет Годунову разъезжать по всему миру со своими китчевыми картинами, пропагандирующими махровый антисоветизм?!
Я положил ногу за ногу, отчего рука Яблокова, подпрыгнув, повисла в воздухе.
— Простите, Альберт, но вы забыли, наверное, про ваши антисоветские стишки, которые вы распространяли в начале семидесятых годов в самиздате в Москве; забыли, что, назвавшись евреем, выехали по израильской визе из СССР и выплыли в Нью-Йорке?
— Да, я много экспериментировал в литературе и в сексе, но душа у меня была спокойна, потому что всегда чувствовал: страна, где я родился, предохраняет меня ментально своей могучей имперской тенью. Живя в логове мирового империализма, я верил, что в случае локального или глобального пожара старые крепкие полковники Советской армии наденут свои сапоги и шапки, влезут в танки и восстановят справедливость. Каменнолицые офицеры КГБ, сверхмужики, смогут противостоять амбициям вульгарных янки на полное владение нашей планетой!
— М-да... Альберт, читая ваш роман-исповедь гомосексуалиста и наркомана, я не представлял себе, что её автор на самом деле апологет Советской армии...
Яблоков до боли сжал мою голень.
— А вот умные полковники из Главного политуправления ещё в Нью-Йорке оценили мою верность армейскому духу!
— Вы составляли сводки для военного атташе? — усмехнулся я.
— Нет. — Яблоков снял очки и кончиками пальцев правой руки поправил локоны возле виска. — Я стал нью-йоркским корреспондентом газеты "Красная звезда".
От неожиданности я топнул ногами об пол и придавил Яблокову руку. Взвизгнув по-бабьи, он стал зализывать ушиб.
— Так, значит, это вы были автором военно-политических корреспонденций за подписью Барклай-де-Толли? У меня создавалось впечатление, что их автор — кадровый военный. Откуда это у вас, ведь вы даже не служили в армии?
— Я сын и внук солдата и в душе сам солдат!
— В Париже вы продолжаете сотрудничать с "Красной звездой"?
— Я стал профессиональным писателем и у меня нет времени регулярно посылать материалы, но я остаюсь их специальным корреспондентом в Западной Европе.
— Париж — скучное место для спецкора "Красной звезды", Франция ведь не участвует в военной системе НАТО... — осторожно произнёс я.
Яблоков ещё раз подул на ушибленную руку и постарался с вызовом глядеть на меня снизу вверх:
— От Парижа до немецкой границы — четыре часа, а там Баден-Баден — центр французской группы войск. И вообще миленький городок... Рулетка... А я человек азартный.
Неужели этой падали они поручили статью о библиотеке? Почему?
— Я стараюсь, чтобы редакция давала мне самые трудные задания, — продолжал он, глядя на меня глазами уличной шпаны, подваливающей ночью к прохожему. — Я пытаюсь поднять мораль советского народа в трудный момент истории.
— Вы, кажется, даже не взглянули на картину Годунова? — Филипп положил мне руку на плечо. — О ней столько писали наши газеты, но я здесь не вижу ничего выдающегося: срисованные с фотографий изображения великих людей — слева хороших, справа — плохих. Хорошие сгруппировались под сенью Иисуса Христа, плохие — в тени небоскрёбов и масонского треугольника. Своё плачущее одухотворенное лицо художник изобразил в крайнем левом углу рядом с Николаем Вторым и Столыпиным.
— Этот шедевр я видел много раз в Москве. — Я хлопнул себя по лбу. — Но только сейчас меня осенило: Годунов украл идею с обложки пластинки "Битлз" "Клуб Одиноких сердец сержанта Пеппера"!
Филипп на секунду задумался, видимо, вспоминая дизайн знаменитой пластинки, и расхохотался.
— А ведь верно! Там даже есть общие персонажи: Карл Маркс, Голда Меир и сами "Битлз".
— Сейчас я проведу один эксперимент, — сказал Филипп, выходя из комнаты.
Минуты через три он вернулся с той самой пластинкой "Битлз".
— Господин Годунов, — спросил Филипп, обращаясь к художнику, который стоял рядом с хозяином дома и тыкал пальцем в зловещее изображение Моше Даяна на своей картине, — вам нравится оформление этой пластинки?
Годунов мельком взглянул на диск и, перекрестив живот, отвернулся.
— Чур меня, чур! Изыди, Сатана!..
Он заметался по комнате, отчаянно крестясь, расшвыривая по пути мебель. Опустившись на корточки, он стал сворачивать огромный текинский ковер. Свернув и отодвинув его в сторону, Годунов повернулся лицом к картине и стал молиться на неё, периодически ударяя лбом об пол. Достав из нагрудного кармана кусок мела, он очертил на паркете ровный круг, вынул из бокового кармана иконку с собственным изображением в образе святого Сергия Радонежского и с криком: "Здесь ты меня не возьмё-ё-ёшь!" — грохнулся головой об пол и затих.
Сизов невозмутимо подошёл к телу Годунова, прислушался к его дыханию и, передёрнувшись, отвернулся.
— Опять Сергей Петрович перебрал, — со вздохом сказал он. — Странное дело, а ведь на родине не пьёт... — Развёл он руками. — Годунов гений, а с ними это бывает. Геннадий Маркович, французов мне неловко об этом просить, а вы всё-таки наш... Помогите мне довезти Сергея Петровича до гостиницы.
— Видите ли, я ещё должен здесь задержаться; мсье Филипп принёс мне кое-какие бумаги.
— Не беспокойтесь, Валера, — вмешался в разговор Филипп. — Мишель хоть и француз, но душевный человек. Пусть господин Марков прочтёт материалы, которые я ему принёс, а часа через два Годунов отоспится и придёт в себя.
— Ну, спасибо. — Сизов прослезился. — Тогда и я немного посижу, я ведь Годунова не могу оставить, он мне как старший брат или даже отец. Это ведь Сергей Петрович из меня человека сделал. Ну кто я был? Модельер в ателье рабочей одежды. Он меня в Рязани нашёл, привёз в Москву, продвигал, протаскивал. Связи у него — будь здоров — на самом верху. С его помощью мне поручили разработать новую форму сотрудников КГБ, которая бы избавила их от кителей, сковывающих движения.
— Как вы с ним познакомились?
— Он у нас в Рязани выступал в ДК медработников. Я к нему после выступления подошёл; разговорились о русском искусстве, о русской одежде, ему очень понравились тогда мои мысли. Я считаю, что русскую женщину надо одевать иначе, чем европейку: она должна быть облачена в широкие развевающиеся одежды, она всегда — загадка, таинственная незнакомка и не должна прочитываться. Вот с этих слов наша дружба и началась. Сергей Петрович — сложный человек, врагов у него много, да и мне в нём не всё нравится. Правильно про него сказал Владимир Солоухин: "Он как дрожжи: в чистом виде его есть нельзя, но он нужен для России".
— Чем же это он так нужен России? — не выдержал молчавший всё время Яблоков. — Он же лубочный сюрреалист, русопятая пародия на Дали.
— Дали, извлекая на полотна сюр, — повторяя чьи-то слова, произнёс Валера, — рассёк кистью космос. Годунов рассёк кистью историю.
— Кого это вы цитируете? Солженицына? — Яблоков поднялся с пола и по-петушиному вытянулся. — Историю рассёк не Годунов, а Ленин! Джим, уже поздно, пошли... Товарищ Марков, я и вам бы посоветовал идти домой и не связываться с этой компанией.
Copyright © by Leonid Itselev, 1991.
