Если главным политическим событием 18-го века, предопределившим развитие человечества на следующие сто лет, считается Великая французская революция, то главным событием века 20-го следует признать русскую революцию, оказавшую решающее влияние на современную историю. Революция 1917 года по степени воздействия на человечество была масштабнее и двух мировых войн, и всех геноцидов 20-го века. И тем более парадоксальным сейчас представляется тот факт, что она по сути так и не стала революцией, то есть в историческом смысле – не случилась. Столетие, минувшее с тех пор, достаточно серьезный срок, чтоб мыслящая часть человечества набралась мудрости признать – в 1917 году в России началась, но так и не произошла революция. Назовем этот феномен для краткости "неволюцией".
Давно замечено, что первой жертвой войны всегда становится правда. О русской революции можно сказать, что правда до сих пор остается ее жертвой, возможно, последней – начиная с даты и самого названия этого события, которое даже ее участники именовали вначале просто "октябрьским переворотом". Русская революция началась вовсе не в октябре – и не в ноябре, как отмечали ее годовщины в СССР. Наоборот, 25 октября 1917 года по юлианскому или 7 ноября по григорианскому календарю она как раз закончилась.
Началась же русская революция в феврале 17-го года, когда немногочисленный, но быстро развивавшийся и усиливающийся класс российских предпринимателей и промышленников попытался присоединить огромную феодальную монархию Романовых к европейской семье народов, уже перешедших на капиталистический этап развития – Голландия с 16-го века, Англия с 17-го, Франция в конце 18-го, а Испания, Германия и Италия – лишь в середине 19-го. Девять месяцев беременности России революцией были прерваны в ноябре 17-го года насильственным уничтожением ее первых и еще слабых плодов – Учредительного собрания и Временного правительства.
Коалиция мелких террористических группировок – большевиков и левых эсеров, первые из которых уже через полгода расстреляли последних, сумела воспользоваться трагическим совпадением слабости новой власти и усталости общества от войны и, при помощи чудовищной демагогии обманув неграмотное большинство огромной аграрной страны, совершила контрреволюцию, вернув Россию обратно под иго феодализма – только уже не царского, а большевистского. Начавшаяся в феврале 1917 года буржуазная революция в России была опрокинута и уничтожена.
То, что победители потом пафосно назвали Великой Октябрьской революцией – оказалось самой большой, кровавой и страшной ложью в истории человечества, распространившей свои метастазы на весь 20-й век и на весь земной шар – от СССР до Китая, от Кубы до Северной Кореи, от Албании до Камбоджи. Вульгарный марксизм ее идеологов обернулся на деле насильственной реставрацией военного феодализма, где место наследственной аристократии заняла коммунистическая номенклатура, а роль инквизиции выполняли палачи-чекисты. Называть сегодня это скопище кровавых диктатур "социализмом", а фактическое восстановление ими постыдного рабства миллионов людей – "революцией", означает вольно или невольно потворствовать величайшим лжецам и убийцам в истории человечества. Революция – это всегда прогресс, развитие, ускорение эволюции. Так называемые же "социалистические революции" 20-го века были, по сути, контрреволюциями, приведшими половину мира к нищете, войнам и голоду, к фактическому небытию, которое мы и обозначаем неловким термином "неволюция".
Именно Февральская революция 1917 года исполнила, воплотила и узаконила все то, чего желала, ждала и добивалась передовая Россия весь 19-век, все, ради чего шел на гибель и на каторгу цвет русского общества начиная с декабря 1825 года. Первые же указы вновь созданных комитетов Государственной Думы и Временного правительства декларировали равноправие всем гражданам России, независимо от пола, вероисповедания и национальности. Была отменена смертная казнь и каторга, проведена амнистия всех политзаключенных. Объявлялась свобода для организации и деятельности любых политических партий и общественных объединений, собраний и профсоюзов.
Отменялся постыдный государственный антисемитизм с ограничением прав евреев на местожительство, образование, военную и государственную службу. Бывшая “тюрьма народов” за считанные дни превратилась в самую свободную страну мира. Именно благодаря либерально-демократическим реформам Февраля из-за границы в Россию вернулись политэмигранты и, в частности, большевики, которые уже спустя девять месяцев уничтожили все лучшее наследие революции, отменили почти все дарованные ею права и свободы, сведя их к государственному террору и диктатуре одной-единственной партии.
В чем же причина столь короткого триумфа и столь трагического финала русской революции, продолжавшейся с конца февраля по конец октября 1917 года по старому летоисчислению?
Создание всегда является автопортретом создателя. Так, Великая Французская революция была коллективным портретом не только ее вождей – Робеспьера, Марата, Дантона, Бабефа, Демулена, но главным образом ее идеологов и предвестников – энциклопедистов Дидро и Гельвеция, Вольтера и д’Аламбера, Гольбаха и Руссо. Американская революция была детищем и делом не менее величественных фигур – политиков, философов, военачальников и ученых: Джефферсона и Франклина, Вашингтона и Гамильтона, Мэдисона и Адамса. Английское величие веками основывалось на независимости парламента от короны – начиная с Великой хартии вольностей 1215 года, продиктованной королю 25 баронами, и заканчивая парламентской революцией Кромвеля. Итальянское Рисорджименто готовилось десятилетиями трудами философов – таких как Алфьери и Романьози, и делами политиков и полководцев – Мадзини и Гарибальди. Подъем Германии – от буржуазных революций середины 19 века до объединения 1871 года – невозможно представить без колоссальной фигуры Бисмарка.
Во всех случаях это была истинная элита своих стран и своего времени.
Можно ли сопоставить с этими гигантами лидеров и деятелей русской революции?
Фатальным образом в России начала 20 века наблюдался поразительный контраст между блестящей культурной элитой, сделавшей бы честь европейскому Ренессансу, и безликой идейно-политической верхушкой общества. "Серебряный век" русского символизма и акмеизма, столичные журналы "Мир искусств" и "Аполлон" барочной башней из слоновой кости уживались со "свинцовыми мерзостями дикой русской жизни" о которых писал Максим Горький, сам, впрочем, с 1906 года живший в эмиграции. В 1904-м умер Чехов. В 1910-м году не стало Толстого.
К 1917-му году в России не было голоса, к которому бы прислушивалась вся страна.
А ведь русская литература, к своему величию и несчастью, от Радищева до Достоевского и от Герцена до Толстого почти два века выполняла роль не только общественного мнения, но и политической оппозиции, ввиду полного подавления и отсутствия таковой в легальном публичном пространстве России. Известная статья Ленина "Лев Толстой как зеркало русской революции" с гораздо большим основанием могла бы называться "Русская революция как зеркало творчества Льва Толстого", ведь не случайно именно "яснополянский старец" в течение многих лет оставался центром притяжения тысяч людей в России и за рубежом, их поклонения и надежды, их писем и паломничеств, более того – целого этического учения, названного его именем – нечто, невообразимое ни для одного политического деятеля, течения или партии вплоть до начала революции. Эта традиционная для России замена общественно-политической жизни литературой сыграла трагическую роль в исторический момент революционного кризиса начала 20-го века, поставив в тупик и литературу, столкнувшуюся с несвойственной ей и невыполнимой миссией, возлагаемой на нее общественными ожиданиями, и само общество, не имевшее устойчивых традиций публичной политической дискуссии.
Чудовищная анахроничность абсолютной монархии сдерживала не только экономическое, но и общественно-политическое и культурное развитие огромной страны. Результатом было нарастающее и уже непреодолимое отчуждение общества от власти, которое выражалось в растущем эскапизме одной части культурного слоя, и в политическом радикализме, вплоть до терроризма – в другой части. Сегодня, ужасаясь размаху большевистского террора, ставшего при Ленине и Сталине государственной политикой, стоит вспомнить, что традиции политического террора, восходящие к Великой Французской революции, стали главной осью революционного движения в России, начиная с покушения Дмитрия Каракозова на императора Александра II в 1866 году.
В первое десятилетие 20 века терроризм в России приобрел размах национальной катастрофы, став инструментом уничтожения политического класса. Тоталитаризм и косность российской империи вызвали к жизни как зеркальное отражение тоталитаризм и беспощадность сопротивления. Так, уже в начале так называемой "первой русской революции" 1905-1906 гг. подпольными группами социалистов и революционеров в Российской империи было убито и ранено 3611 госчиновников. К концу 1907 года их число увеличилось почти до 4500 человек, а всего за два года количество жертв террора превысило 9000 человек. В 1908-1910 гг. произошло почти 20 тысяч террористических актов и так называемых "революционных экспроприаций", иначе говоря – нападений на банки и учреждения для грабежа в политических целях, в результате чего было убито 3783 государственных служащих и частных лиц, при этом еще 3851 человек был ранен.
Общее же число убитых и раненых в результате политического террора с начала 20-го века и вплоть до Февральской революции по официальной статистике составляло почти 20 тысяч человек. Среди жертв были губернаторы, градоначальники, главы жандармов, прокуроры, подряд три министра внутренних дел и премьер-министр России. Конечно же, к этому скорбному списку следует прибавить и самих исполнителей – сотни и тысячи фанатиков и идеалистов революции, которые жертвовали собой и своими несбывшимися мечтами о всеобщем благе смертному греху идолопоклонства и человекоубийства.
Повторим, речь идет еще не о тотальном государственном терроре 20-30-х годов, уничтожившем генофонд десятков наций на территории огромной страны, а лишь о первом десятилетии века, как оказалось – предопределившем трагический ход дальнейших событий. Косвенным следствием этого десятилетия фактической, хоть и необъявленной гражданской войны стало то, что к февралю 1917 года в России практически не осталось политических фигур масштаба Витте и Столыпина и кризис революционной ситуации страна встретила с безвольным императором и государственными деятелями уровня Родзянко, Гучкова, Милюкова или князя Львова.
Фатальным, но и закономерным образом лидером Февральской революции стал отнюдь не самый сильный политик, но лишь наиболее красноречивый оратор из их числа – адвокат Керенский.
Конечно, не одной лишь слабостью российской политической элиты объясняется поражение февральской революции, но, с другой стороны, невозможно отрицать, что торжество прогресса обеспечивается именно участием и успехом элит, причем в российской истории это неизменно происходило лишь при условии вовлеченности в процесс высшей власти – будь то реформы Петра или заговор Екатерины, убийство Павла или отмена крепостничества. Провал восстания декабристов в 1825-м, как и разгром буржуазно-демократической революции 1917 года лишь подтверждают это правило – поражение страны всегда является в первую очередь поражением ее элиты. А в определенном смысле – и виной этой элиты за поражение страны. В случае с Россией и с СССР элита имеет странное и страшное алиби своей невиновности – она была уничтожена первой. Те, кто ее заменили, ею так и не стали, чему мрачным доказательством является современное состояние наших "постсоветских" стран и их постыдных "элит". Здесь пришел в действие другой закон социальной жизни – элиты или ведут за собой массы, или уничтожаются этими массами. Поражение элиты и победа "темной массы" над элитой означает историческое поражение государства.
Так издревле погибали великие республики и империи – от Эллады и Рима до Византии и России. В этом смысле само явление СССР по отношению к Февральской революции в России можно назвать не сменой элит, а поражением элиты и победой "масс", как это, впрочем, тогда и называлось со всей искренностью победителей и лицемерием пошедших к ним на службу побежденных. Попытки новых вождей быстро вырастить себе новую элиту из числа "масс", как правило, проваливались.
Когда октябрьские победители "в минуты роковые" пытались призвать себе "как собеседников на пир" мобилизованных писателей из числа побежденных – одни кончали с собой, как Есенин и Маяковский, других почитали за лучшее убить – как Гумилева, Мандельштама, Бабеля, третьи замолкали и работали "в стол", как Ахматова, Пастернак, Булгаков. Наиболее дальновидные уехали из России, как Бунин, Мережковский, Гиппиус, Набоков, издали проклиная палачей потерянной Родины. Те из оставшихся, кто решался говорить на новом языке, вскоре теряли дар речи, как Горький или Алексей Толстой. Но Мандельштам и Ахматова, самые чуткие из той великой плеяды, пророчески предрекли важнейшее изменение общественного сознания современной им истории – она в "Поэме без героя" и "Реквиеме", он – в "Стихах о неизвестном солдате". Изменение это состояло в исчезновении ценности личности и личной судьбы в адском пламени войн и геноцидов 20-го века.
Теоретически эту мысль развил Иосиф Бродский в своей Нобелевской речи 1987 года, сказав, что "подлинная трагедия современности состоит не в гибели героя, а в гибели хора". Поэты первыми заметили и указали на гигантскую подмену, произведенную политическими шулерами в языковом сознании человечества. Отказавшись от многовековой традиции единоличной власти императоров и царей, освященной именем Бога и наследственным правом, новые вожди нуждались в новом сакральном оправдании своего господства. Таким оправданием оказалась дохристианская традиция античных республик Греции и Рима, с их культом власти большинства – демоса или плебса. Условность античных демократий была очевидна уже их учредителям – в древних Афинах понятие "демократии" было ограничено элитой, в которую не входили ни женщины, ни граждане других городов, ни рабы. В Риме манипуляции плебейским большинством посредством хлеба и зрелищ стали политической классикой. Вскоре правящее меньшинство перестало нуждаться в демократических декорациях в угоду большинству и уже в Византии обожествило свою власть при помощи монотеистического христианства, сведя ее к единоличному правлению императора – сакрального отражения небесной власти. Однако, путь к этой цели был смертельно опасен: неравномерность развивавшихся процессов, недостаточность их глобализации привели к столкновению цивилизаций и поражению государств победившей, но разобщенной элиты в войне с неразвитыми, но массовыми обществами. Рим пал под натиском вандалов и варваров, Византия была уничтожена тюркскими ордами.
И все же Европа в тот раз устояла. Более того, Средневековая Европа с ее феодальной раздробленностью и слабой этнической самоидентификацией долгое время оставалась невосприимчивой к чуме тоталитаризма, ведь французы лишь после Жанны д’Арк начали осознавать себя как единый народ, англичане еще долго своим лучшим королем считали француза Ричарда Львиное Сердце, а количество германских государств почти равнялось числу германских городов. Для тоталитаризма ассирийского типа нужны были безликие бессловесные массы, а в Европе в Средние века, как и во времена Возрождения, Реформации и Просвещения во главу угла ставилась душа индивидуума, его личная греховность, личное спасение, личная свобода. Это было важнейшим наследием христианской цивилизации – учение о свободе и ответственности личности, о внутренней духовной жизни каждого отдельного человека, о спасении каждой отдельной души. Вплоть до эпохи наполеоновских войн даже европейские армии не были массовыми и всенародными, за исключением французской революционной армии. Да и Крестовые походы являлись в большинстве своем социальными движениями безземельных дворян и обнищавших крестьян, ограниченных сословными, религиозными, экономическими факторами, а отнюдь не гигантскими кочевыми переселениями орд с их стадами.
Именно в 20-м веке, с изобретением оружия массового поражения и, соответственно, с мобилизацией многомиллионных армий, с конвейерным промышленным производством, требующим всеобщей занятости и всеобщей образованности, с ростом миллионных городов и распространением средств массовой информации, вовлекавших огромные слои населения в общественные события – на первый план истории вновь, как в древнем мире, вышли массы, как ключевой фактор и объект политики, который сами политики лицемерно и льстиво называли ее субъектом. Массовость, тотальность, обезличивание человека в толпе как новый фетиш времени первым почувствовал и отразил кинематограф, сам явившийся новым и именно массовым видом искусства.
В гениальных, хотя и фактически недостоверных фильмах Гриффита (“Рождение нации”, 1915 г.) и Эйзенштейна (“Октябрь” 1927 г., “Броненосец “Потемкин”, 1925 г.) именно массы являются главным героем произведений и самой истории. В следующее десятилетие столь же вымышленный шедевр о безликой и величественной стихии нации был создан юной и гениальной Ленни Рифеншталь в нацистской Германии (“Триумф воли”, 1935 г.).
Массовость вызвала к жизни тоталитарность, как способ управления массами.
Совершенно неслучайно вожди главных тоталитарных теорий 20-го века – фашисты и коммунисты единодушно избрали именно античные термины "демократия" и "социализм" для названия своих партий: НСДАП и РСДРП(б), да еще с особым упоминанием основной подопытной массы своих экспериментов – рабочих, лицемерно названных ими "гегемонами". Фашизм и коммунизм был триумфом темных масс над элитами. Обе тоталитарные идеологии 20-го века, продолжающие существовать и отравлять сознание миллионов людей во всем мире до сих пор, а ныне и с особым успехом в России, Европе и в Америке, являются тотальным поражением подлинных элит – хранителей сокровищ и опыта мировой культуры, гуманизма, философии и искусства. Неоценимым и важнейшим оружием победы тоталитарного варварства сегодня является та же самая тоталитарная идеология, которая победила в октябре 1917 года в России.
Возникновение итальянского и германского фашизма было зеркальным ответом и отражением русского большевизма. И хотя опыты доктора Геббельса по управлению сознанием масс ничем, по сути, не отличались от опытов доктора Менгеле над телами его жертв, но и то, и другое было превзойдено опытами радио Коминтерна и Советского Информбюро – хотя бы потому, что, в отличие от двенадцатилетнего срока нацистского шабаша, черная месса большевизма и чекизма продолжается уже сто лет – до сих пор доказывая в России и в постсоветском, а теперь уже и в глобальном масштабе свою дьявольскую силу и живучесть. При этом российское телеграфное агентство циничными победителями переименовано обратно в ТАСС, ну а для зарубежных "масс" тотальная ложь пакуется в глянцевые обертки RT и Sputnik.
Если создать новую элиту в стране победивших "масс" так и не получилось, а остатки уничтоженной старой элиты так и не приручились, значит следует перевернуть столы и поменять правила игры – так считают новые вожди. Путин и Трамп, Эрдоган и Орбан, Ле Пен и Дутерте, Ким Чен Ын и Мугабе – вот нынешние тоталитарные лидеры “масс”, пришедшие или приходящие к власти на лозунгах уничтожения свободы, равенства и братства – наследия проигравших элит. Именно поражение Февральской революции в России, столетие которой пришлось на 2017 год, привело к сегодняшнему всемирному кризису демократии и торжеству тоталитаризма.
Выход у мира один – восстание элит. Пока же они разобщены и слабы, как в феврале 1917 года в России. И нам остается помянуть этот забытый и оболганный юбилей строчкой Пастернака, написанной совершенно по другому поводу и лишь случайно звучащей сейчас столь многозначительно: "Февраль. Достать чернил и плакать! Писать о феврале навзрыд…"
! Орфография и стилистика автора сохранены
