Подрыв памятника Ленину в Петербурге взбудоражил общество. Спорить об исторической роли этого человека в наше время уже как-то глупо. Да и не с кем. Серьезно относиться к рассуждениям Геннадия Зюганова и его красных сотоварищей невозможно – они уже давно пребывают ниже интеллектуального уровня среднего россиянина. Во времена тотальной советской цензуры о роли Ленина еще можно было порассуждать; тогда даже пьесы Михаила Шатрова воспринимались как откровения. По крайней мере, теми, кому был недоступен самиздат.
Сегодня историческая оценка Ленина как разрушителя России и основателя советского тоталитаризма однозначна. С этой оценкой не согласны только те, кого не интересуют подлинные события российской истории, и те, кому образ "великого Ленина" нужен в пропагандистских и политических целях. К ним и нет никаких упреков – они творят свой маленький гешефт, собирая на российских исторических просторах мусор, из которого надеются слепить для России новую отравленную конфетку. Будем надеяться, что они подавятся ею прежде, чем соблазнят своим продуктом сколько-нибудь значительную часть российского общества.
Речь сейчас о другом — о нашем отношении к истории, к памятникам и к своему будущему. Отбросив крайние позиции – коммунистическую и антикоммунистическую – обратимся к той, которую занимает подавляющая часть общества. Позиция эта называется: если красиво – терпимость, если правильно – безразличие.
Они говорят: "Это памятник истории, а ее не перепишешь. Пусть останется памятником того, что было".
Да, история России, как и любой страны, богата героями и предателями, деспотами и бунтарями. В ней были и гениальные творцы, и великие разрушители. Вопрос о памятниках состоит лишь в одном – чью память мы хотим увековечить? Чьи имена мы хотим сохранить в благодарной памяти потомков? Творцов или разрушителей? Хотим мы напоминать нашим потомкам о людях, составляющих славу России или ее позор и унижение?
Особо толерантные личности утверждают, что мерзавцы – это тоже часть нашей истории, и памятники им должны напоминать нам о печальных временах. Возможно, это другой взгляд на предназначение памятников, иная культурная ориентация. Здесь памятник служит педагогическим пособием, отрицательным примером и средством невротизации населения. Традиционная позиция состоит в том, что памятник – это знак благодарности потомков лучшим людям прошлого.
Конечно, всякая ориентация имеет право на существование, и можно спорить, чья концепция лучше. Но что-то мало тех, кто говорит убежденно и твердо: "Пусть памятники негодяям стоят рядом с памятниками героям".
Тогда они говорят: "Кто-то всегда будет недоволен каким-нибудь памятником. Что же, все снести?".
Это верно. Единого мнения о чем-либо в обществе никогда не было, нет, не будет и быть не должно. Что может выглядеть более убого и неправдоподобно, чем единое мнение? Проблема, однако, в том, что улицы и площади наших городов – публичное пространство, единое и равное для всех. Всем должно быть комфортно в своем городе. Поэтому, решая вопрос об установке памятника спорной исторической личности, надо использовать два надежных механизма.
Первый – время. Время, за которое угасают личная боль и родовые обиды, политические конфликты и прямые последствия бурной деятельности исторического персонажа. Время, которое вылечивает раны и позволяет взглянуть на историческое прошлое спокойно, непредвзято и без опасений получить обвинение в ангажированности.
Второй механизм не обязательно приводит к полному общественному согласию, но приемлем в демократическом обществе – референдум. На местном референдуме жители могут решить, кому надо ставить памятник, а кому – сносить. По крайней мере, большинство будет жить в комфортной городской среде.
Когда памятники устанавливаются по высочайшей воле — будь то император или Генеральный секретарь — они рискуют быть снесенными среди бела дня возмущенной толпой или быть подорванными ночью зарядом тротила. И в этом есть своя правда и справедливость. Как была она, когда сносили памятники Феликсу Дзержинскому в Москве, Саддаму Хусейну в Багдаде или Советскому солдату в Таллинне.
Когда нет других аргументов, они говорят: "Это художественная ценность". Если дело только в этом, то всегда найдется музей, готовый пополнить свою экспозицию новым экспонатом. Так сделано во многих странах.
И, наконец, они увещевают: "Не будем сеять гражданскую рознь. Пусть стоят эти памятники, разве нет дел важнее, чем забота о символах?"
Казалось бы, правда — неужели нет более важных дел, чем борьба с памятниками и выбор символов? И всякий прагматик, человек дела, ответит, что есть. Конечно, есть — рост ВВП, борьба с инфляцией и коррупцией, экономика, здравоохранение, оборона, законотворчество, культура, наука, образование, дружба народов и много чего еще. Но все это, от начала и до конца, задается в некоем ключе, в магистральном направлении, определенном шкалой общественных ценностей и приоритетов. Как тональность в начале партитуры определяет характер всего музыкального произведения, так и символы нашего настоящего определяют характер нашего будущего. Поэтому не стоит недооценивать значения символов — они хоть и не имеют материальной ценности и денежного выражения, но показывают нам вектор нашего развития.
Не случайно же, война символов так обостряется во времена смуты и исторических переломов. Не случайно за старые символы цепляются те, кто видит будущее страны в прежних порядках; а за новые символы держатся те, кто видит будущее страны отличным от его прошлого.
Символ – это только знак, но знак важный, показательный. Российский триколор, принятый при Ельцине, был символом демократического будущего и устремлений к нему. Сталинский гимн, принятый при Путине, стал символом возврата к авторитарным советским порядкам. Разумеется, это символы подбираются под политику, а не наоборот. Но отрицание символов коммунизма, которые берет на вооружение сегодняшняя российская власть, становится частью политического противостояния нынешнему авторитарному режиму. Это очень хорошо понимают и власти, и те антикоммунисты, которые подорвали бронзового Ленина в Петербурге.
Было бы нормальным решить вопрос о памятниках Ленину в Питере у Финляндского вокзала или в Москве на Октябрьской площади на городских референдумах. И чтобы в течение года перед референдумом в городах шли дискуссии в прессе, на телевидении; чтобы все точки зрения были высказаны. Защитники темных страниц нашего прошлого будут отстаивать памятник Ленину, ссылаясь на то, что советская власть — это часть нашей истории. И на то, что в Москве стоят памятники Тельману, Воровскому, Крупской — не сносить же их в самом деле? Их противники обратят внимание на полное отсутствие в Германии памятников Гитлеру, Герингу, Геббельсу или Розенбергу, хотя нацизм — это тоже часть немецкой истории. И, может быть, в спорах прояснится, что же есть такое национальное раскаяние, и почему Германия после нацизма стала демократией, а Россия после коммунизма корчится в выборе пути, сползая во власть авторитаризма. Почему в Германии были Нюрнберг и денацификация, а в России не смогли провести суд над коммунизмом. Референдум поставил бы точку в этих спорах.
Но авторитарная власть не проводит референдумы. Эта власть выбирает такую политику и такие символы, которые полезны только для нее. Поэтому во множестве публичных вопросов, включая выбор символов и сохранение памятников, обществу приходится принимать решения самостоятельно, даже если это противоречит законам.
Фотографии с сайта http://kprf.ru и http://zaks.ru
Оригинал статьи опубликован в "Ежедневном журнале"
