Евгения Альбац: — Самое сильное впечатление?
Гарри Каспаров: — Самое главное: стало понятно, что власть, в отличие от того, что было даже на марше 14 апреля, сегодня решила отказаться от внешних формальностей. Когда меня привезли в Басманное УВД, милиционеры стали составлять рапорт — о нарушении правил проведения демонстраций. Писали от руки. А потом вдруг появился совершенно другой — напечатанный, где уже фигурировала статья 19.3 (неповиновение требованиям сотрудников милиции). Самое смешное, что так в деле два разных рапорта и оставили. Когда меня привезли, я спросил: "Где мой адвокат?" Майор отвечает: "Что я могу сделать? Мы люди маленькие". Потом говорит: "Ну что, будете давать показания?" Я говорю: "Не буду без адвоката". Потом был цирк с понятыми: приходит лейтенант Полякова, приводит двух понятых. Я говорю: "А вы откуда здесь взялись?" — "Мы с улицы". А в Басманное УВД даже адвокатов — не то что "с улицы" не пускали, ОМОН кольцом стоял. Видимо, это были убоповцы или эфэсбэшники. Меня в тот же вечер осудили — это отдельная история, я расскажу, а Саше Аверину (пресс-секретарь запрещенной НБП. — The New Times) вообще вручили повестку явиться в суд в понедельник, то есть он был свободным человеком. Однако его прямо из здания Мещанского суда забрали и увезли в камеру Басманного УВД, где и держали до понедельника.
Еще из сильных впечатлений — спрашиваю одного старшего офицера в УВД: "А чего у вас там эти самые бегают в штатском?" "О, — говорит, — слизняки замучили!.." То есть у милиционеров ненависть к чекистам просто жуткая, потому что там зарплаты другие и вообще жизнь другая. А этих заставляют копаться в дерьме за крохи.
Евгения Альбац: — Автографы не брали?
Гарри Каспаров: — Брали. И фотографировались.
Евгения Альбац: — Страшно было?
— Когда выводить (из отделения) стали через черный ход: света нет, крутая лестница вниз и ОМОН сзади в спину толкает — ну вот там мне стало страшно в первые секунды… Руководил какой-то подполковник, он не представился, глаза у него… холодные глаза убийцы, волчьи глаза. И они меня, значит, допихали вниз. Говорят: "Садитесь в автобус". Я: "Куда? Без адвоката не поеду. Я же не знаю, куда вы меня везете". Короче, запихали в автобус. Автобус забит омоновцами. Привозят нас в суд, я снова про адвоката: "Без адвоката я не буду говорить". Подполковник: "Как миленький все скажешь". Стоим, ждем. Я: "Вы, может, представитесь?" Он: "Зачем я тебе буду представляться?" Я говорю: "Все-таки положено". "Ну, — говорит, — я Иван Иванович Иванов". Потом суд. Судья молоденькая, Сазонова, была в таком ужасе. Особенно когда она увидела эти два разных омоновских рапорта… Тут время уже было пять минут одиннадцатого, судья говорит: "Позднее время, перерыв до понедельника". И убежала писать определение. Через пять минут, как наскипидаренная, возвращается: "Так, все, значит, малый объем дела, рассмотрим сегодня". Мой адвокат: "Так вы меняете определение?" Судья: "Пять суток". Вывели, сунули в автозак. Привезли на Петровку, два часа не довозили документы. Полный бардак.
Евгения Альбац: — А почему на Петровку, ведь ИВС на Гиляровского?
Гарри Каспаров: — Почему — не знаю. На Петровке четыре этажа камер — на трех сидят уголовники. А на одном, как они сами шутят, снимают камеры для административно задержанных. Пока ждали документы — опять же разговаривали. Один из милиционеров говорит: "Ну когда же они в Кремле наконец друг друга перестреляют?" И у меня такое ощущение было, что он готов помочь в этом. Это был постоянный рефрен этих дней: дескать, ты прости, у нас такая работа. Приказ есть — выполняют, как только есть возможность не выполнять — стараются жизнь тебе не портить… Камера моя была 322-я…
Евгения Альбац: — Писали, что трехместная, так?
Гарри Каспаров: — Да, метров 12, я потом померил — три на четыре. Стоят три кровати, привинченных к полу, они занимают больше половины камеры, с одной стороны стоит стол, к нему привинчена скамейка, наверху три маленьких шкафчика и вешалка. За отгородкой — умывальник и параша. Для хождения — ну, реально два шага можно сделать. Дали белье, матрас принесли, подушку дали, полотенце одно дали. Вот мыла и туалетной бумаги не было. Утром в 6 утра свет включают и в соседних камерах радио — "Радио России". Где-то в 7.30 дверь открывается, заходит старшина, начальник смены: "Жалобы есть?" Я говорю, что адвоката хочу. Он говорит: "Ну, адвокат — это не мое дело, а какие еще жалобы?" В 9 утра завтрак. Я решил, что есть там ничего не буду — понятно почему. Единственное, что я взял, — черный хлеб. Сижу и думаю, сколько продержусь: у меня осталась одна бутылка воды, плитка шоколада и три куска пирога, которые мама мне еще в УВД успела передать. Самое неприятное было в первый день, с 9 утра до 6 вечера. Потому что я понял, что адвоката не пустят, контакта с внешним миром не будет… В 11 пришли, говорят: "Идем на прогулку".
Евгения Альбац: — А что в камере делали?
Гарри Каспаров: — Сначала ни книг, ничего не было. Но я у них выпросил ручку — заявление в суд надо было написать, принесли бумагу, ручку и потом оставили: я начал играть в слова. За день написались три слова: "клаустрофобия", "субординация" и "политзаключенный". Составил 150 слов. Самое интересное, что слова какие-то странные лезут. Например, на "субординацию" там слова такие полезли — "суицид". Они как бы сами лезут, я смотрю в ужасе… И еще, кстати, важный психологический момент: страшно, когда часов нет. То есть ты времени не знаешь. Для человека, который, как я, привык все время на часы смотреть, это просто жутко. Не понимаешь, что происходит. Проснулся — ночь. То ли 2 ночи, то ли 4, то ли 5 утра — неизвестно.
Евгения Альбац: — Окна в камере нет?
Гарри Каспаров: — Окно есть, но много ли в окне увидишь? Темно! В 10 свет выключили, в 6 включили. Вот с 10 до 6 ты не понимаешь, где находишься, в принципе.
На второй день, в 9 утра, открывается дверь. Я сижу в спортивных брюках, мама мне прислала, заходит одетый с иголочки майор. Причем я понимаю, что не простой майор. Это начальник управления ГУВД Захаров. "Жалобы есть?" Я говорю: "Жалоб, в общем, нет, хочу адвоката". — "Что вы еще хотите?" Я быстро соображаю — опыт уже появился, — что надо попросить сразу: "Вторую прогулку". Он говорит: "Вторую прогулку обеспечить". И про адвоката: "Не волнуйтесь, вы с ним на процессе увидитесь". Дальше приходит подполковник, товарищ Сухов: "Надо процедуру пройти формальную, пальцы прокатать". У меня один палец был обожжен кипятком — думаю, я там единственный оказался, кто в итоге из-за ожога прокатал только девять пальцев. Повезли меня в суд (на разбирательство по апелляции): "жигуленок" времен Леонида Ильича еще был. Самое смешное, что этот "жигуленок" закипел — взял и закипел прямо посреди Петровского бульвара, меня пришлось на машину сопровождения пересаживать. А когда мы выходили (с Петровки), там "нашисты" собрались — один с огромным мешком с надписью "Сухари Каспарову"… Товарищ Сухов и говорит: "Сейчас мы с этой шпаной разберемся". "Нашист" вышел — и по инерции: "Гарри Кимович, мы вам…" Менты на него посмотрели… и он сам убежал в машину.
Евгения Альбац: — Судя по всему, в изоляторе к вам неплохо относились?
Гарри Каспаров: — Младший состав — просто хорошо. Был один потрясающий момент. Меня к фельдшеру повели — помазать ожог на пальце. Тут приходит какая-то женщина — а там где-то рядом столовая у них — и спрашивает: "А кофе вы хотите?" Старшина, который меня осматривал, изумился: "А нам, — говорит, — никогда не предлагали". Я: "Конечно, хочу, конечно". Она возвращается, приносит кофе на подносе, с печеньем, суфле. Еще был один… неважно какого звания, младшего, он со мной все о политике да о жизни говорил. Спрашивает меня: "Ну так что, царем будешь?" — "Как, зачем?" — "Нет, ну а что? Если бунтуешь, значит, в цари хочешь". Я им так регулярно несанкционированный митинг устраивал.
Евгения Альбац: — И как?
Гарри Каспаров: — Вот так: раз бунтуешь, значит, в цари хочешь. А еще один старшина у меня взял почитать книгу "Шахматы — модель жизни". Он ее читал ночью, пришел ко мне, говорит: "Ну, трудно, такое по два-три раза нужно читать. Но очень интересно". Я говорю: "Сейчас я вам подпишу книжку". И еще час мы обсуждали, что-то там о жизни говорили. Он все время говорит: "Извините, я вас не отвлекаю?" Петровка, камера, параша, а он: "Я вас не отвлекаю?"
Будь готов
События последних недель, арест 14 человек на "маршах несогласных" (срок ареста — 4-5 суток), взятые под контроль ОМОНа здания и залы заседаний московских судов говорят о том, что впереди несогласных ждут трудные времена, новые задержания и аресты. "Вход в здание Мещанского суда заблокировали омоновцы. Я зашла лишь за 15 минут до начала разбирательства. "Я никогда не видела, чтобы ОМОН орудовал в суде, чтобы он решал, заходить защитникам или нет, — говорит адвокат Центра содействия международной защите Ольга Михайлова, представляющая интересы Гарри Каспарова. — Но страшно, когда не знаешь, чего ждать. Мы предлагаем знать".
Объективная реальность такова, что любой поход на протестную акцию может закончиться задержанием. Поэтому тут все, как у пионеров: "Будь готов! Всегда готов!" Активист группы правовой безопасности Legal Team Иван Ниненко рекомендует оформить у нотариуса доверенность на родственника или просто друга, чтобы у них была возможность помочь вам в критической ситуации — то есть действовать от вашего имени. Стоит такая доверенность рублей 200. Адвокат Дмитрий Аграновский советует иметь под рукой телефоны юристов, журналистов и депутатов. "Если же у кого-то есть знакомые сотрудники милиции — это вообще замечательно, — говорит Аграновский. — Как я делаю? Мне позвонили и сообщили, что задержали такого-то, он в таком-то УВД. Я звоню и, не качая права, не ругаясь, просто интересуюсь: "У вас находится гражданин такой-то, как у него дела?" И все. Как минимум гражданина такого-то не будут бить почем зря".
The New Times, 3.12.07
Вы можете оставить свои комментарии здесь
